– Хотя это, конечно, планировалось сделать за границей, – призналась она. – Подальше от нашей медицины. А получилось так, что к нашим врачам угодили. Да к тому же не в Москве, а на периферии. Бр-р-р! – передернула плечами и засмеялась. – Это я тогда так думала – что кошмар и ужас. Схватки раньше времени начались, меня в машину и в больницу. Я, как увидела роддом, сразу подумала, что там меня и зарежут, – снова засмеялась. – А в итоге все прошло гладко. И Алеша родился живой, и меня не покалечили. Люди там хорошие. Я обрыдалась вся, когда выписывалась оттуда.
– Но условия, наверное, были там не очень, – осторожно предположил Китайгородцев. – По десять человек в палате…
– Я одна была. Муж все устроил.
– И ребенок с вами?
– Приносили.
– Он не в палате с вами был?
– Нет. Первые сутки я спала. Перетряслась во время родов, а потом отключилась. Вроде и не сплю. Тут болит, там болит, только повернешься – боль везде, а глаза открывать не хочется. Хочется, чтобы оставили в покое. А потом, когда пришла в себя, у меня молока не было. Так что ребенка мне приносили только посмотреть.
– А чем же малыша кормили?
– Молоком. Грудным. Там женщина лежала. Из местных. У нее как раз тоже мальчишка родился. Она и начала кормить двоих. Хорошая такая женщина. Людой ее звали. Так что у нашего Алеши есть сейчас где-то молочный брат.
* * *
Вечером на площадке для барбекю развели огонь. Проскуров лично зажаривал по-воробьиному мелкие тушки перепелов. Здесь же находились Виктория, Алеша и няня, Петя Проскуров и Алексей Алексеевич. Этот наспех организованный пикник со стороны выглядел как прощальный семейный ужин. Таким он, впрочем, и был. Виктория и Алеша вскоре отбывали за границу, а Проскуров-старший с сыном уезжали в Муром, и оттого под проступившими на летнем небе звездами всем было грустно и чуточку тревожно, как часто случается с людьми перед дальней дорогой.
Через какое-то время Проскуров передоверил свои поварские обязанности Пете, а сам взял на руки Алешу и разговаривал с ним, показывая на огонь, на улетающие к небу искры, и на небо, постепенно пропитывающееся чернотой близкой ночи.
Мальчику пора было ложиться спать. Но, прежде чем его и няню отпустить, Проскуров затребовал Китайгородцева. За ним послали. Когда Китайгородцев пришел, Проскуров сказал ему при всех:
– Ты едешь с Викторией Александровной и Алешей. Их безопасность – целиком на тебе.
Для Китайгородцева это не было новостью. Документы на визу для него подали еще несколько дней назад.
– И Алексей Алексеевич с вами поедет, – сказал Проскуров. – Он там будет за старшего.
А вот это был сюрприз. До сих пор ни о чем подобном даже речи не было. Наверное, сегодня все решилось. Проскуров приставил к жене опекуна, надежного и проверенного человека. Как свекровь. Или как евнух. Чтобы честь жены была вне подозрений.
Алексей Алексеевич при словах шефа даже бровью не повел. Значит, с ним это уже обсуждали. В курсе он. И морально к поездке готов.
– Тебе понятно? – спросил Проскуров, поскольку Китайгородцев до сих пор молчал.
– Так точно! – по-военному четко ответил Китайгородцев.
Проскуров поцеловал Алешу и передал его няне. Не без сожаления. Кажется, он с удовольствием оставил бы мальчишку здесь, на пикнике, если бы не столь позднее время.
Китайгородцев впервые видел Проскурова проявляющим искренние, добрые чувства к кому бы то ни было.
– Проводи их, – велел Китайгородцеву Проскуров.
Китайгородцев пошел вслед за няней. Никто не последовал за ним.
Вошли в дом. Многие светильники были включены, но огромный дом пустовал – прислуга покинула его до завтрашнего утра, а единственный охранник скучал в холле первого этажа.
Китайгородцев проводил няню наверх, до дверей детской спальни. Здесь няня поблагодарила его кивком, дав понять, что его присутствие теперь необязательно. Они распрощались. Китайгородцев пошел прочь. Он слышал, как за его спиной закрылась дверь детской. На всякий случай оглянулся. Действительно, никого. Он направился в комнату Пети. Дверь оставил открытой – для того, чтобы в случае чего услышать шаги на лестнице. Комнату он осматривал быстро, приблизительно представляя себе, где необходимо искать в первую очередь.
Листок бумаги он нашел в той же самой книге с бандитскими физиономиями на обложке – при прошлом обыске Китайгородцев обнаружил там спрятанный Петей список уродов, которых Петя ненавидел. Шестьдесят два человека, как помнилось Китайгородцеву. А сейчас – страничка текста, набранного на компьютере. Даже подпись – Swiss’да – набрана компьютерным шрифтом. Никаких рукописных добавлений или пометок.
Чтобы не терять времени, Китайгородцев, не читая, переснял текст цифровым фотоаппаратом, а бумажный листок вернул на место.
* * *
«Давай с тобой договоримся: ты будешь возвращать мне все письма, которые я тебе пишу. Это для конспирации, чтобы никаким уродам в руки не досталось. Ты напишешь мне ответ, будешь прятать его в наш тайник, и это мое письмо положи в тайник тоже.
Ты правильно понял, что главный урод – это твой отец. Когда отец бросает своего ребенка – он преступник. Только других преступников в тюрьму сажают и даже расстреливают, а эти живут в свое удовольствие, и ничего им за это не делается. У меня тоже был такой отец. Сначала все было хорошо и он жил с нами. Со мной и с мамой. У меня были игрушки, какие хочешь, и мобилка самая крутая, а еще мы все жили в большом доме за городом, и у нас было много всяких домработников и домработниц, а еще охранники с пистолетами, и это было круто, потому что мне в школе все завидовали. Но отец, значит, не любил меня, если он нас бросил, и мне сразу стало плохо. Теперь мы с мамой живем в квартире, там тесно, и во дворе у нас уроды всякие, и это все из-за отца, потому что это он нас бросил. Теперь уроды, какие прятались, все повылезали. Они мне мстят за то, что раньше у меня все было и они тогда мне завидовали, а теперь назло мне говорят, что так мне и надо. Отец хотел мне доказать, что он меня любит, и брал к себе на лето в дом, я там могла кататься на крутых машинах и на великах крутых, но это все туфта, потому что раньше оно было мое всегда, а сейчас, получается, только дают попользоваться, а потом, когда я снова уеду в свою уродскую квартиру, у меня там ничего этого не будет. Отец думал, что я дура и что я ничего не понимаю, что можно меня бросить и все крутые вещи себе оставить, а у меня чтобы не было этого всего, а я знаю, что тоже имею на это право. Если я отцу подчинилась, если я ему поверила, то я, когда вырасту и стану взрослая, буду, как все эти уроды в нашем дворе. Я рожу сопливых детей, буду жрать растворимый суп из пакетиков, буду за пятьсот или пускай даже за тысячу пятьсот рублей каждый день ездить на работу на троллейбусе, и у меня никогда не будет денег, чтобы поехать в Диснейленд или даже мобилку крутую купить. А уроды эти все вокруг будут надо мной смеяться только. А они не имеют права. Потому что это они уроды, а я не урод. Я крутая. Я не маленькая. Я все понимаю. И я всем хочу доказать. Только крутой имеет право! А уроды не имеют!
