Люциуш не ответил.
– Нельзя его посылать обратно на передовую. Он болен не меньше, чем мои безрукие и безногие.
– Ну и безногих тогда возьму. И вас, и вашу сестру, будете оказывать первую помощь в зоне настоящих боевых действий. Увидите, что такое настоящая храбрость. А уж тогда сможете мне говорить, кто здоров, а кто нет.
Они дошли до Хорвата.
– А с ним что не так?
Если б я знал. Но пример предыдущих двух солдат внес полную ясность, и Люциуш ответил без колебаний:
– Dementia praecox, лейтенант. Кататонического типа, скорее всего, первичного характера. Классический случай, вполне соответствует описаниям мюнхенского профессора Креплина. Показатели жизнедеятельности крайне нестабильные, повышенное давление, тахикардия, а это может означать, что при прогнозе следует склониться к худшему исходу.
– Он здесь уже месяц, – сказал Хорст, глядя в карточку.
– Да, лейтенант, – подтвердил Люциуш.
– Давно, – сказал Хорст. – Если он такой больной, почему его не вывезли?
– Это всегда вопрос приоритета. У нас были другие больные…
Но Хорст уже отвернулся.
– Встать, – сказал он.
Тишина. Хорват уставился на них и ничего не сказал.
– Встать, – повторил Хорст.
Опять ничего. Люциуш сказал:
– Он венгр…
– Все солдаты понимают простые команды по-немецки, – ответил Хорст, глядя на лежащего пациента. – Вы демонстрируете неуважение к старшему офицеру, рядовой?
В ответ на это Йожеф Хорват крепко-крепко зажмурился.
На улице, наверное, солнце спряталось в облако, потому что в помещении потемнело.
Хорст взглянул на своих ординарцев, отвернувшись от Хорвата. На мгновение Люциушу показалось, что он решил не трогать солдата. Но затем, со стремительностью, невероятной для человека его габаритов, Хорст развернулся и всадил каблук сапога в живот Хорвата.
Хорват согнулся, изо рта у него потекла бледно-зеленая жижа недавнего супа, он закашлялся.
– Я тебе встать велел, говнюк.
Хорст снова пнул его. Хорват съежился, зарылся лицом в солому. Лейтенант поставил свой сапог со стальным носком ему на шею, надавил. Хорват издал приглушенный стон.
Люциуш увидел в изголовье, под шинелью, которой Хорват пользовался как подушкой, несколько рисунков.
– Лейтенант, вы ему трахею сломаете. Уверяю вас, он не выказывает неуважения. Это классический негативизм… кататонические симптомы… обычные, лейтенант, в каждом учебнике есть.
– Неподчинение, вот как это называется. Я сказал встать, рядовой.
– Лейтенант, он вам не сопротивляется. Это симптом его болезни.
Хорст надавил сильнее.
– Это симптом неуважения, – сказал он и затянулся сигаретой.
Прижатый каблуком Хорват страшно захрипел. Люциуш взглянул на Маргарету, пытаясь найти какую-то точку опоры и страшась, что она попытается вмешаться.
– Я же говорю, – начал он снова, повернувшись к лейтенанту, – говорю, что у него dementia praecox. Классический кататонический ступор. Не намеренный. Он…
– А я говорю, что никогда таких слов не слышал, – ответил Хорст. – Вы, наверное, их придумали. Если это болезнь, почему это я никогда про такое не слышал?
По губам Хорста проскользнула издевательская усмешка.
– Потому что вы невежа и не ходили в школу.
Денщики переглянулись. Маргарета шагнула вперед.
– Герр лейтенант, – начала она, неуверенно произнося немецкие слова.
Хорст повернулся; его лицо пылало гневом.
– Сестра смеет открывать рот! – Глядя ей в глаза, он еще сильнее надавил на шею Хорвата, пока она не сделала шаг назад. Солдат хрипел и дергался. Хорст повернулся к Люциушу: – Кого еще прячете, Doktor?
– Никого.
Хорст снова надавил. Хорват пытался ухватить его за сапоги. Нижняя часть тела билась, как выброшенная на берег рыба.
– Кого еще? – проревел Хорст.
– Я же сказал, никого, – ответил Люциуш, чувствуя, что к глазам подступают непрошеные слезы. – Уберите ногу.
Хорват сполз с матраса, и бумаги оказались на виду.
Хорст дал знак ординарцу, и тот подобрал их с пола.
– А это что такое?
На клочке бумаги маленькие Grottenolme хороводом окружали солнце.
– Рисунки, – с тоской сказал Люциуш.
– Рисунки. Воевать он, значит, не может, а рисовать может.
– Это лечение, – сказал Люциуш. – Оно его… отвлекает. Иначе приходится тратить на него морфий. Я позволяю ему рисовать, потому что он так отвлекается. Не мешает другим.
– Да не очень-то он мешает, я погляжу, раз вы его целый месяц продержали, – сказал Хорст и выпустил листки из рук; рисунки упали. – Вы понимаете, я надеюсь, что за дезертирство положено наказание.
– Он не дезертир, герр офицер.
Лейтенант убрал ногу в сапоге с шеи Хорвата, и тот сделал несколько судорожных вдохов. Хорст повернулся к своим ординарцам:
– Anbinden.
Люциуш взглянул на Маргарету, но она стояла неподвижная, как статуя.
– Лейтенант, – сказал он, шагнув к Хорсту. – Я принимаю на себя всю ответственность за этого пациента. Я… я понимаю, как работает медицина в военных условиях. Будь среди этих солдат трус, я бы с радостью наказал его собственноручно. Но этот человек болен. У него нет ран, которые можно увидеть, я это понимаю, но он очень болен. Он видит… духов. Слышит, как они с ним разговаривают.
– Тогда духи могут объяснить ему, как держать ружье и слушать начальство.
Ординарец рывком поднял Хорвата с лежанки. Тот застонал – так же, как стонал в первую ночь, когда его привезли. Люциуш почувствовал неприятный запах и, глядя на штаны Хорвата, с ужасом понял, что тот обделался. Хорст тоже это заметил, и его губы скривила гримаса отвращения.
– Лейтенант, – взмолился Люциуш. – Ему страшно. Прошу вас. На улице минус двадцать. Слишком холодно!
Хорст повернулся к ординарцам:
– Доктор обретается в этой тепленькой церкви, а беспокоится, что слишком холодно.
Люциуша лихорадило.
– Вся ответственность на мне. Пошлите его на медкомиссию. Если я не прав, пусть меня подвергнут любым дисциплинарным мерам…
Но Хорст не слушал. Он развернулся и зашагал к двери, выходящей во двор. Ординарцы последовали за ним, Хорват извивался между ними, стонал все громче. Многие из пациентов внимательно наблюдали за происходящим.
– Вернитесь на свои койки, – тихо сказал Люциуш, но никакого веса в его словах больше не было.
