вопрос имел косвенное отношение к делу.
– Дело в том, Олег Ефремович, – наконец сказал Варежкин, – что вот уже два года как оперативно-следственный отдел в моем ведомстве расформирован. В прессе этот акт широко не освещался, о нем знают немногие.
От неожиданности я даже не нашелся, что сказать. Должно быть, мысли отразились на моем лице, потому что Варежкин криво усмехнулся:
– Я тоже был не в восторге от такого решения, но… – развел он руками, – выбирать не приходится. У вас все?
– Да.
– Тогда приступайте.
Новость меня огорчила. Не только потому, что считал такое решение неразумным, но и по личным соображениям. Через год я собирался перейти в следственную группу службы безопасности, в этой передвижке для меня были кое-какие плюсы, а теперь оказалось, что переходить некуда. Неприятно отказываться от намеченных планов.
Впрочем, к расследованию мои личные неурядицы не имели никакого отношения, о чем я не замедлил себе напомнить. Приведя мысли в порядок, я отозвал в сторону Павлова и побеседовал с руководителем проекта. Меня интересовали кое-какие подробности работы объекта особой важности. Павлов отвечал собранно, по делу, но во время беседы несколько раз взглянул на часы.
– Скажите, мы можем продолжить беседу у меня в кабинете? – наконец спросил он. – Мне не терпится начать кое-какие вычисления.
Поскольку в мои планы входило осмотреть место происшествия, я согласился. Мы вызвали персональную кабинку метро и поехали в КБ.
– Скажите, Валерий Андреевич, когда поднялась тревога?
– Когда он вошел в камеру переброски и запустил программу. Программа включила движки, резко возросло количество потребляемой энергии, незапланированной энергии, и сигнал тревоги вышел на компьютер у меня дома, ну и в охране.
– Когда это случилось?
– В три пятнадцать.
– А когда он проник на территорию?
– В два тридцать с чем-то.
– Кто приехал по тревоге?
– Какой-то милицейский отдел, я не вникал в подробности.
– Вас известили они?
– Нет, я приехал по тревоге.
– Когда вы приехали, сотрудники милиции были на месте?
– Да, и люди Варежкина тоже.
– Как вы их различаете?
– Они в штатском… ну и присмотревшись, понял, мы там два часа крутились. Люди из разных ведомств держались обособленно, между собой почти не общались. Я помню даже такой момент: кто-то из милицейских хотел пройти в камеру переброски, и его не пустили.
У меня был еще один вопрос, но к делу он отношения не имел.
– Валерий Андреевич, а если вспомнить фантастические романы: можно перебросить человека на десять лет назад, чтобы он увидел самого себя?
Он усмехнулся:
– Нет. Природа не терпит таких парадоксов, один из объектов сразу умрет, скорее всего, переброшенный. Мы перебросили пять кошек на год назад, четыре из них умерли, а в пятом случае умер оригинал.
Больше вопросов у меня не было, и остаток пути мы проделали молча.
Мы прибыли на место в семь пятнадцать. Ворота прошли свободно, но у входа в здание стоял человек в сером пиджаке. Он внимательно проверил наши пропуска, а когда мы прошли, что-то сказал в микрофон. Очень похоже на нас: усиленные меры безопасности после происшествия.
Мне понравилась планировка здания. Маленький зал, изогнувшийся подковой, черный каменный пол, сбоку фонтан с тропическими растениями, у противоположной стены диван. Потолки высокие, свет неяркий, наверное, приятно работать в таком месте.
– Внутреннюю планировку делали вы?
– Да, точнее не совсем. Сотрудники нашего КБ устроили что-то вроде конкурса. Выиграла Мария Красина.
– У нее хороший вкус.
– Да.
В зале было пусто, лишь на диване в напряженной позе сидел молодой человек, судя по внешнему виду, тоже из людей Варежкина. При нашем появлении он встал.
– Сержант Ермолаев.
– Очень приятно, Олег Ефремович.
– Ну я пойду к себе? – жалобно спросил Павлов.
К тому моменту я исчерпал свои вопросы.
– Конечно, идите, – согласился я и повернулся к сержанту.
Молодого человека звали Валера. Я потребовал протокол осмотра, а ему приказал позвонить в университет и узнать расписание работы Бека. Пока Валера говорил по телефону, я начал изучать место происшествия.
Возле оранжереи белая кривая мела очертила контуры человеческого тела.
– Валера, в этом месте есть камеры?
– Да, две.
– Ты сам запись происшествия смотрел?
– Так точно, три раза.
– Камеры все фиксировали, но тревогу не подняли?
– Нет, они не имели выхода на экраны службы охраны.
– Наружную сигнализацию отключить сложно?
Валера усмехнулся и махнул рукой:
– Самая простая, ребенок справится.
– Ясно. Во дворе камеры есть?
– Да, но момент нападения они не зафиксировали, там дерево загораживает.
– Как был убит сторож?
– Преступник, видимо, оглушил его, связал руки и ноги пластиковыми фиксаторами, заклеил рот скотчем и притащил в зал. Здесь он ударил его шилом в сердце.
– Не задумывался, зачем?
– Не понял?
– Зачем было убивать оглушенного и связанного? Может человек освободиться от пластиковых фиксаторов?
– Тяжело.
– Так зачем убивать? Сторож спокойно пролежал бы до приезда оперативной группы. Преступник утроил свой срок без видимой причины.
– Свидетель…
– А камеры?
Валера не ответил, но ему было проще, найти ответ на вопрос должен был я. Я вышел во двор, чтобы установить, как преступник проник на территорию. Через десять минут я знал ответ на этот вопрос. Один из прямоугольных прутов трехметровой ограды был слегка согнут, как раз настолько, чтобы между прутьями возникло пространство, куда бы могла влезть человеческая голова. Чем же он это сделал? В протоколе упоминается, что у входа лежал маленький ломик с бурыми пятнами. Видимо, ломик сослужил двойную службу. Орудие преступления уже отправили в лабораторию. В другом деле я бы позвонил экспертам и попросил определить, использовался ли предмет как рычаг для разгибания прутьев, но сейчас меня поджимало время. Бек заканчивал лекцию через тридцать минут, для просмотра записи камеры у меня было минут двадцать пять. Зачем же он убил сторожа?..
Сидя в кресле, я смотрел, как сосредоточенно работает молодой человек. Работал Франс слаженно, никаких сбоев, паники, метаний. Хорошо отрепетировал, либо его натаскали. Но меня интересовало не это. Я то и дело приближал и отдалял его лицо, пытаясь понять, что за характер скрывается за этой острой бородкой, тонкими губами, широким лбом? Вот и момент убийства, никаких эмоций… Я остановил и вернул запись назад. Нет, дрогнула душа у человека, блестящее жало слегка качнулось, губы сжались и побелели. Но колебание длилось секунду, не больше, Франс Лай умеет преодолевать слабость. Тонко пискнул будильник, пора лететь к Беку.
В университете мне не повезло – в деканате сказали, что Бек взял студентов Осадчего и повел в аудиторию номер сто семнадцать. Показывать экспонаты музея, как я понимаю. Наверное, у меня было очень огорченное лицо, потому что секретарша, молодая
