глазах, и тут он берет меня за руку.
— Но в конце концов, дорогая, не будь смешной…
Дверцы ритмично открываются, я выхожу, стараясь держаться как можно скромнее. Мне вдруг невыносимо от своей голой спины, это совершенно неприлично, слишком вызывающе. Я улыбаюсь, дрожа.
— Сильвия! Сильвия! Эмманюэль!
Я оборачиваюсь на каждый зов, стараюсь улыбаться всем подряд, я хочу, чтобы они поняли, кто я такая, узнали меня, позвали, полюбили, дали бы мне творить и мечтать, мне это так нужно.
Я раздаю автографы, с кем-то обнимаюсь, пожимаю руки, которые все тянутся и тянутся ко мне, приветственно машу толпе, посылаю воздушные поцелуи, поворачиваюсь во все стороны, мне приятно раздать себя.
Хюго берет меня под руку, и мы взбираемся по лестнице, поднимаемся выше, удаляемся. Сверкают вспышки, фотографы выкрикивают мне что-то, некоторые кричат: «А теперь одна! Совсем одна!» Я несколько секунд позирую, потом мы снова идем вверх в крикливой наэлектризованной атмосфере. Зря я переживала, никто тут не собирался обливать меня грязью. Прежде чем войти во дворец, принято в последний раз помахать публике с площадки над последней ступенькой. Это самое приятное, я машу разгоряченной толпе, воздух свеж, веет легкий ветерок, шелковое платье мягко хлопает по бедрам.
— Не стыдно? Нагишом — и все нипочем?!!
Это выкрикнул кто-то справа, я не вижу — кто, на моем лице застыла улыбка, а спиной я уже почти в дверях, сзади сильный холодный сквозняк. Служитель в ливрее, украшение Каннской лестницы, знаком приглашает войти, изображая смущенную улыбку. Хюго сжимает мне руку и целует в шею. Слышен треск последних вспышек. Мы внутри.
Один-единственный раз я услышала подобный комментарий, но этого хватило, чтобы страх перед обидой остался на всю жизнь. Я не могу просто ждать, стоя в одиночестве на тротуаре, для меня невозможны свидания на углу. Я панически боюсь, что кто-нибудь, заметив красивую праздную женщину, узнает меня и оскорбит.
Страх, что оскорбят меня, мою мать, близких мне женщин и тех, кому я обязана всем, чем стала, остался навсегда.
На долю «Эмманюэль» выпал самый грандиозный успех французского кино за 1974 год. Заметили и меня на экране, и мое смятение, выразительность, эротические фантазмы, мою роль в успехе фильма. Я не столько актриса, сколько образ, притягательное тело с другой планеты. Я интригую французское кино как редкая порода. Я — удобная возможность. И получаю прекрасные предложения, которые мне льстят, я воспринимаю их как помолвки. Претенденты лучше некуда: после Робб-Грийе — Моки, Шаброль, Вадим… «Эмманюэль» была лишь флиртом, а теперь я чувствую себя невестой перед замужеством.
«У савана нет карманов» Жан-Пьера Моки — детективный фильм. Я даже не знала значения слова «саван». У савана нет карманов, как и у того форменного платья, в котором я подрабатывала официанткой в ресторане. В названии есть что-то непонятное, но Жан-Пьер Моки — опытный кинематографист, со мной он всегда мягок и терпелив, чего не скажешь о его работе с коллегами мужского пола. Возможно, он поддался моему очарованию. Жан-Пьер любил женщин и мой голос: «Какой бархатистый!» Моки впервые заставил меня говорить в кино по-французски. Мишель Лонсдаль и Жан-Пьер Марьель в кино точно такие же, как в жизни. Мишель молчаливый, сосредоточенный, нервный, но любезный. Я играла его жену, а он пытался убить меня выстрелом из револьвера. Он так пропитался своей ролью, в нем было столько ненависти, что я пришла в настоящий ужас. И потребовала проверить, не заряжен ли его револьвер. Жан-Пьер Марьель бесконечно талантлив и забавен, он простой, непосредственный. Помню нашу сцену танца вдвоем. Жан-Пьер не любил танцевать, для него это вроде трюка, обязательного задания, которое хочется хорошо выполнить. Ничего нельзя было поделать с его полным отсутствием гибкости, неспособностью попадать в такт и явным отвращением к танцам. Мы хохотали до упаду. Пытаясь вести в танце, он меня ронял:
— Давай веди ты, курочка моя, а я уж как-нибудь за тобой!
Я соблюдаю договор, связавший меня с продюсером Ивом Руссе-Руаром, и, словно на похоронах своей ранней молодости, участвую в новых приключениях Эмманюэль: «Антидевственница». Я буду продолжать работать, играть, это решено. Триумф «Эмманюэль» позволил мне узнать вкус успеха, легкости. Делать предстоит то же самое, изменится только обстановка. Все, что уже делала, я повторю. Это как поцелуй, неотличимый от первого, но такой же приятный, и вот его хотят продлить до бесконечности.
Гонконг? Почему бы нет. Экзотику лучше всего искать в Азии. Так решила Эмманюэль Арсан. В последний раз со мной едет Хюго, а Артур остается в Нидерландах.
Постановщик, Франсис Джакобетти, — фотограф, сделавший афишу к фильму «Эмманюэль». Он известен как автор эротических фотографий. Франсис как никто умеет остановить мгновение, он властелин картинки, но только если она не движется. А актеры двигаться любят — случается, что их не удержать, и трудность задачи выбивает Франсиса из колеи. От бессилия он часто плачет. Бюджет у фильма немалый, финансировали японцы, и они торопят. Сюжет не так важен, как дата выпуска. «Антидевственница» уже заочно распродана во всем мире. Первую сцену фильма придумали в самолете, в котором мы с Хюго летели в Гонконг. Сценарий пишется со дня на день, и в ожидании новых сцен у группы есть время безупречно поставить свет, вылизать все декорации. Картинка получится потрясающей.
В Азии я подхватываю опасную инфекцию. Глазное воспаление, редкое и трудно поддающееся излечению, выбелило радужную оболочку и заставило для многих сцен надевать темные очки. Хуже всего то, что я частично ослепла на левый глаз, причем на всю жизнь.
Съемки «Антидевственницы» заканчиваются в декабре 1975 года. Фильм понемножку выпускают во всем мире, кроме Франции, где он остается под цензурным запретом, и ему присвоен класс «X», хотя там нет ничего порнографического. Теперь черед моих французских поклонников ездить посмотреть на меня в Бельгию, в Испанию. Времена меняются.
Продюсер возбуждает процесс против французского государства, которое, по всей видимости, опасается еще одного потока вредоносной эротики. Через два года Ив Руссе-Руан выиграет дело. Фильм выпустят, потребовав сменить чересчур скандальное название.
У «Эмманюэль-2» был успех, но не триумф. Второй поцелуй оказался не таким приятным, как первый.
Жак Итах предлагает мне попробоваться на роль в «Верной жене» Роже Вадима. Прилагательное «верная» мне нравится. Я ведь верная. Разве это не изначальное свойство женской природы? Я ничего не путаю, я моногамна.
Вадим видит меня насквозь, он любит антироли и хочет разрушить мой развратный имидж, показать меня совершенно другой. Сильвия Кристель глазами Вадима — ведь именно так он поступал
