— Господи помилуй, — произнес Вильерс, глядя вниз, — который час?
— Поздний, — заверил его Тобиас, — а ты еще не одет.
— Какого черта ты здесь делаешь?
— Бужу тебя, — ответил его отпрыск.
— Как ты узнал, где мое окно?
— Лизетт подсказала мне.
— Леди Лизетт, — поправил его Вильерс. — Но она не могла тебе посоветовать, чтобы ты швырял в окна камнями! Ведь ты мог их разбить.
— Она швыряла камни, да еще с какой силой, — заверил его Тобиас. — Она только что повернула за дом.
— Что там происходит? — послышался женский голос где-то совсем рядом.
Вильерс замер от удивления. Это Элинор выглядывала из своих апартаментов. Оказывается, ее комната была соседней и выходила на общий с Вильерсом балкон, разделенный тонкой перегородкой. В отличие от него она вся, от шей до пят, была замотана в плотное покрывало.
Как ни странно, в таком виде она возбуждала его еще сильнее. Ему вдруг нестерпимо захотелось ласкать ее всю, нежно покусывая. Ее волосы лежали не кокетливыми завитками, а были распущены и бурным каскадом обрушивались на ее спину и плечи. Ему хотелось зарыться в них лицом.
Но он быстро опомнился, испугавшись, что она может увидеть его в этом полотенце, почти голого.
Элинор между тем сделала то же открытие, что и он. Она поняла, что их окна выходят на один и тот же балкон, и, кажется, уже заметила по-домашнему естественный вид Вильерса, но ничуть не смутилась при этом. Лишь насмешливо приподняла уголок рта.
У Вильерса не было причин стесняться своего тела. В его постель женщин манили его титул и состояние, но оставались они там ради физической близости с ним.
Однако Элинор, разок глянув на него, равнодушно отвернулась и крикнула Тобиасу:
— Ты глупец, если думаешь, что герцог готов подняться в столь ранний час!
Тобиас застенчиво улыбнулся:
— Мы думали, что...
— Мы? — переспросила Элинор.
— Леди Лизетт сказала, что он хотел совершить утреннюю прогулку верхом, — пояснил Тобиас.
— Можешь ли ты представить себе герцога на лошади, еще не успевшего облачиться в золотые кружева? — спросила она насмешливо. И хотя Элинор улыбалась лишь долю секунды, мальчик уже почувствовал себя согретым ее лаской. — Он успеет одеться не раньше заката, — сказала Элинор.
Она оказалась права, так оно обычно и бывало. Но только не теперь.
Вильерс непринужденно оперся руками о парапет, чтобы продемонстрировать Элинор свои мускулы. Он был уверен, что ей нравятся крепкие мужчины. Эту леди было весьма трудно шокировать. Лишь бы Тобиас не подсмотрел снизу, что там у него под полотенцем.
— Вы уверены, что я не смогу одеться быстрее вас? — спросил он, повернувшись к Элинор.
Но та даже не взглянула в его сторону.
— Где Лизетт? — крикнула она Тобиасу.
Вильерс почел за благо отступить в глубь балкона. Он ничуть не стеснялся, показывая свое тело Элинор, но Лизетт — это совсем другое дело. У нее был такой невинный вид и буквально ангельский взгляд.
Элинор продолжала пикироваться с Тобиасом, перегнувшись через балюстраду. Плотная ткань не могла скрыть замечательной округлости ее груди. Она была такой желанной, что вполне могла выманить добропорядочного джентльмена из его теплой постели до зари. Что же говорить о таком волоките, как он?
Вильерс потуже затянул полотенце, представляя Элинор своей женой в супружеской постели. Это были вовсе не пустые мечты. Ведь ее мать не ответила отказом даже после его объявления о шести нелегальных крохах. Сама же Элинор так страстно шла навстречу его желаниям накануне...
А Лизетт? Не имея рядом с собой никакой опеки, она была так радушно-холодна! Неужели она до сих пор не проснулась и не чувствует низменных инстинктов своего прекрасного гибкого тела?
— Леди одеваются намного дольше многих джентльменов, — снова обратился он к Элинор, решив, что, прежде чем уйти в комнату, он должен дать ей шанс получше рассмотреть его.
— Вы не относитесь к большинству, — безразлично произнесла Элинор, не оборачиваясь, но искоса поглядывая на него.
Слава Богу, она, кажется, слегка порозовела, отметил Вильерс. А до этого была бледна, как мрамор. Он шире распахнул балконную дверь, чтобы она могла полюбоваться на него и снизу.
— Вы правы, — сказал он, — я лучше многих других.
Элинор расхохоталась:
— Мне известен ваш герцогский титул.
— Я лучше не только поэтому, — ответил он, поигрывая бедрами и слегка испуганно спрашивая самого себя, не повредился ли он в рассудке? Герцог Вильерс никогда не позволял себе подобных эскапад на балконе в набедренной повязке, а Леопольд никогда даже не пытался флиртовать. Может быть, поэтому его теперешняя попытка выглядела так неуклюже? С этой греховодницей Элинор можно вовсе потерять рассудок.
— Я заметила ваши достоинства, Вильерс, — вкрадчиво произнесла Элинор. — Даже отсюда, из-за барьера.
Какая-то нотка похвалы все же прозвучала в ее голосе, и он ответил довольной усмешкой, прежде чем устремить свой ставший застенчивым взор в небо.
— Но который же теперь может быть час? — спросил он.
— Не смотрите так испуганно, солнце еще не похоже на круглый сияющий сыр, оно едва взошло, — ответила Элинор. — Полагаю, сейчас около восьми утра.
— Восемь? Такая рань?
— Леопольд! — донесся голос снизу с лужайки. — Я приглашаю вас совершить утреннюю прогулку!
Вильерс весь вытянулся, опасаясь подходить ближе к краю в повязке на чреслах — Лизетт была воплощением целомудренной английской леди. Она изумительно смотрелась в своей амазонке, с пышной волной золотистых кудрей. Ее глаза были такими же голубыми, как небо.
— Эй! — закричала она. — Пора встать и заняться делом, Леопольд.
— Вперед, Леопольд! — произнесла насмешливо Элинор. — Я видела момент вашего вставания, но до дела не дошло.
— У нас с вами еще будет время для этого, — ответил он ей, наслаждаясь их словесной дуэлью.
Это была уже вторая кряду попытка флирта, которым он всегда пренебрегал, считая это ниже своего достоинства.
— Боюсь, у нас с вами не получится, — крикнул Вильерс, обращаясь к Лизетт. — Я спланировал визит в Севен-оукс, в сиротский приют.
— Не понимаю! — крикнула Лизетт. — Зачем это вам? Дети и так гостят у меня дни напролет. Они сами явятся к нам после полудня. Я с ними каждый день репетирую пьесу.
Впрочем, сейчас мы ее совсем забросили и занялись поисками сокровищ.
Тронутый ее благородством, Вильерс смутился, не зная, что ответить. Мысль о том, что она могла ласкать его детей и играть с ними, приводила его в умиление.
