тисовыми деревьями, напротив питейного дома… в сам дом не заходи!
Поздно. Куталлу тоже нуждается в лечении. Пивом. Знает он, где лавка Ралины, и где питейный дом — тоже знает. Он в городе всего один.
Кар в Эреду не приречный, а приморский. Куталлу и другие рыбаки торгуют прямо с лодок, стоящих вдоль причалов. Мелкую рыбу забирают хозяйки и рабыни, с вечерней прохладой выходящие за покупками. За крупной являются повара богачей и аристократов, а самая лучшая идет к столу самого эна.
Именно слуги эна купили у Куталлу тунца, и тот долго восхвалял владыку небес Энки за оказанную ему честь.
— Может, камбалы еще? — с надеждой спросил он. — Для великого эна уступлю за полцены! Всего три медных сикля за хвост!
От камбалы посланники эна отказались, но та и без того разошлась быстро. Серебро рыбьих спин превратилось в серебро звонких сиклей. В серебро же превратилась и жемчужина — ювелир Эхта дал за нее целый сикль!
Куталлу нанизал блестящие колечки на шнур, подвесил к поясу и, совершенно счастливый, направил стопы в питейный дом. Про этот лишний сикль мама ничего не знает, так что его спокойно можно превратить в добрую ячменную сикеру.
Домой Куталлу вернулся, когда мама уже крепко спала. Выпил он вроде и немножечко, но отчего-то ноги заплетались колесом, а руки плохо слушались. Наощупь идя через сени, Куталлу обо что-то споткнулся… а, это ж его кувшин со дна моря. Совсем забыл о нем.
Куталлу снова стало интересно, что ж такое он выловил. Выйдя во внутренний дворик, под свет луны, он хотел сходить за ножом, поддеть пробку… но увидел, что пробки уже нет как нет. Видать, мама нашла и откупорила.
Куталлу понюхал горлышко — ничем и не пахнет, только солью и илом. Пустой-то кувшин был, ни вина и ни елея.
Жалко. Ну да хотя бы сам кувшин чего-то стоит, только почистить надо. В голове у Куталлу говорила сикера, и он решил отчистить медь прямо сейчас, но поскольку голос сикеры был громок, он просто несколько минут тер кувшин сухой тряпкой.
Потом ему надоело, и он лег спать.
Следующий день прошел так же, как все остальные. Мама с утра расхворалась, но в этом не было ничего особенного, с каждым годом она вставала с циновки все реже и неохотнее. Куталлу сам состряпал поесть себе и ей, заварил купленный у Ралины корень щавеля и ушел в море.
— Ма-ам!.. — крикнул он. — Щавель потом сама попей!..
Дома Куталлу или не дома, мама от того хворать больше или меньше не будет. А рыбу ловить надо. Вчера улов был хорош — вот так бы вот еще раз шестьдесят, и будет у Куталлу своя лавка, не придется торговать с причала. Можно будет и раба купить в помощь… а то рабыню.
Хотя кого он обманывает? Он просто рыбак. Никогда он не сможет купить раба. И то хорошо, что лодка и ослик есть.
Куталлу и сам немолод. Уже и сил меньше, и морщины появились. И то — он в море все время, а там и ветер, и солнце, и соленая вода.
Эх, у матери хотя бы есть он. Будет кому за ней ходить, когда совсем вставать не сможет, да и похоронить есть кому. А кто будет ходить за ним, когда он совсем состарится и уже не сможет выйти в море? Не женился ведь он, детей не завел.
Из-за матери ведь не женился. Бедный рыбак без отца и так незавидная партия, а она еще и нос каждый раз воротила. Пока Куталлу был молод и здоров, он хоть такую же беднячку мог взять, а там уж вместе бы хозяйство вели, из детей помощников себе растили.
А теперь если только вдовица невзыскательная сыщется.
Куталлу привычными движениями выводил лодку в море, привычными движениями ставил сети, а сам грустно смотрел вдаль и думал, что вот, больше половины жизни прожито, впереди вряд ли еще много лет, и годы эти, скорее всего, будут хуже прежних. Ведь у Куталлу нет ни денег, ни семьи, а молодость и здоровье подходят к концу.
Будь у него хотя бы денег побольше или будь он здоров как бык, то и ничего, жить можно. Но когда у тебя всего помаленьку, а прочего вообще нет, и никого вокруг нет, а впереди маячит старость, то немудрено, что ты все чаще ищешь забытия на дне кувшина.
О, клюет.
День и вечер прошли точно так же, как все дни и вечера. Вернувшись домой, Куталлу увидел, что мать все еще спит. Но еды стало меньше, а целебный настой выпит — значит, просыпалась, поднималась. Куталлу решил ее не будить.
Вряд ли ей долго осталось. Старуха уже.
Ну и пусть отдыхает. Куталлу, конечно, она во многом жизнь отравила, но ее же и дала. А когда ее не станет, он останется совсем один…
Может, поспрашивать уже, есть ли в городе вдовы, да чтоб не слишком старые… да чтоб не слишком гулящие… небогатые одинокие вдовы, конечно, зарабатывают известно чем. Но то время от времени, а так обычно всяким шитьем, вязанием, стиркой еще.
Надо будет еще корня щавеля купить. Или лекаря к матери позвать, пусть посмотрит. Хорошо бы, конечно, мага из Ура, да на него у Куталлу сиклей не хватит.
А на лекаря хватит, но и то — что он скажет? Что маму в Куре заждались?
Да и маг бы то же самое сказал. Судя по тому, что маги тоже и стареют, и болеют, и умирают, лекарства от всех болезней у них нет.
Ладно, когда Куталлу состарится и не сможет ходить в море, будет корзины плести. Да и отложит уж что-нибудь себе — вчера, вон, сколько сиклей заработал. Почаще б такие удачные дни выпадали.
Когда он проснулся следующим утром, то невольно вздрогнул. Мать стояла над циновкой и смотрела немигающим взглядом. Куталлу даже испугался, но и обрадовался — поднялась, ходит.
— А я тебя уж будить хотела… кха-кха!.. — закашлялась мама. — Вставай, я лепешек напекла.
Лепешки маме сегодня не удались. И пахли неаппетитно, и вкус странный. То ли не пропеклись, то ли мука испортилась. Но Куталлу ничего не сказал, потому что мама все-таки хворает, незачем ее лишний раз расстраивать.
А нормальной еды он в каре купит, у дядюшки Хаблума. Еще и маме принесет, а то что все рыба, да каша, да лепешки. Дядюшка Хаблум так
