этом контексте, и существует прецедент использования существительного в некоторой очень сомнительной латинской теории риторики[194]. Для дальнейшего определения он задействует, в форме парафраза близко к тексту, первую из ожидающих своей очереди отсылок, Prooemium к Imagines.
Фацио:
И, несомненно, лишь тот живописец считался выдающимся, кто отличился в изображении особых свойств, присущих вещам. Ибо одно дело – изображать гордого, другое – жадного, третье – тщеславного, иное – расточительного и тому подобное. В передаче же этих свойств вещей как художнику, так и поэту необходимо стараться, и, конечно, в этом деле наиболее проявляется талант и способность того и другого.
Филострат:
Если он в достаточной мере овладеет этой способностью, он все примет во внимание, и его рука сумеет прекрасно передать присущее каждому душевному состоянию внешнее действие, придется ли ему изображать безумного или гневного, задумчивого или веселого, возбужденного или нежнолюбящего; одним словом в каждом отдельном случае он даст образ, который тут будет нужен[195].
И после краткого пояснения того, в каком отношении живопись и поэзия обладают сходством в этой функции[196], возвращается к тому же источнику:
Фацио:
И, поистине, всегда заслуженно живопись была в большом почете. Ведь это искусство огромного дарования и мастерства. И не случайно среди других исполненных труда [искусств, ремесел] живопись требует глубокого знания, стремится, чтобы, при возможности, не только изображался внешний вид – лицо, контуры всего тела, но гораздо более внутренние чувства и движения…
Филострат:
Прекрасно и важно дело художника; кто хочет стать действительно крупным художником в своем искусстве, должен уметь хорошо наблюдать природные свойства людей, быть способным подметить черты их характера даже тогда, когда они молчат, заметить какое выражение выступает на лице, как смена душевных чувств отражается в глазах, что выражается тем или другим очертанием бровей, – одним словом все, что должно относиться к духовной жизни людей[197].
Присутствие Филострата в этой ситуации важно не только в качестве источника; оно предлагает возможную причину той резкости, с которой Фацио переключается на разговор о недостаточности красоты: «Иначе она будет подобна красивой и изящной поэме, но бессильной и неподвижной»; поскольку в Prooemium фрагмент, который он только что использовал, сопровождается схожим по своей сути заявлением самого Филострата:
Мне кажется, что древние ученые много уже писали о симметрии в живописи, установив своего рода законы пропорциональности отдельных частей тела; ведь невозможно, чтобы кто-либо мог хорошо выразить душевное движение, если оно не будет гармонировать с внешними проявлениями, установленными самою природой. Ведь неестественное и лишенное соразмерности тело не может передать нам такого движения, так как природа творит все в строгом порядке. Кто вдумается глубже во все это, тот найдет, что это искусство имеет в известном смысле родство с искусством поэзии, что общей для обеих является способность невидимое делать видимым[198].
Переход Фацио, если и подразумевает Prooemium, тусклее и вскоре отходит от Филострата. Он обращается к рекомендации Горация, согласно которой поэзия должна волновать сердце слушателя, и подготавливает почву для своего самого изящного хода, слова figuratus, предваряемого выражением с ut ita loquar. Невероятный критический резонанс этого слова был отмечен в первой главе[199].
Окончательно утверждая своей аргумент таким образом, Фацио заканчивает вступление; он высказывается о превосходстве живописи над прочими пластическими искусствами и затем переходит к рассмотрению четырех художников.
О живописцах
Теперь приступим к художникам, хотя, возможно, было бы уместнее расположить художников после поэтов. Ведь, как известно, между художниками и поэтами существует некое значительное родство[200]. Действительно, картина есть не что иное, как безмолвная поэма[201]. В нахождении же и расположении (частей)[202] произведения искусства забота их (художников и поэтов) одинакова. И, несомненно, лишь тот живописец[203] считался выдающимся, кто отличился в изображении особых свойств, присущих вещам. Ибо одно дело – изображать гордого, другое – жадного, третье – тщеславного, иное – расточительного и тому подобное. В передаче же этих свойств вещей как художнику, так и поэту необходимо стараться, и, конечно, в этом деле наиболее проявляется талант и способность того и другого. Ведь если кто-то, желающий изобразить жадного, сравнил бы его со львом или орлом, а щедрого с волком или вороном, то, будь это поэт или художник, он, бесспорно, покажется безрассудным. Ибо надлежит, чтобы природа сравниваемых объектов была подобна. И, поистине[204], всегда заслуженно живопись была в большом почете. Ведь это искусство огромного дарования и мастерства. И не случайно среди других исполненных труда [искусств, ремесел] живопись требует глубокого знания, стремится, чтобы, по возможности, не только изображался внешний вид – лицо, контуры всего тела, но гораздо более внутренние чувства и движения [передавались] так, что кажется, будто эта картина оживает и чувствует, как бы движется и действует. Иначе она будет подобна красивой и изящной поэме, но бессильной и неподвижной. Действительно, как недостаточно, по словам Горация[205], чтобы поэмы были красивы, ибо необходимо, чтобы в них была услада, дабы по-разному волновать души и чувства людей, так надлежит, чтобы и живопись была не только украшена разнообразием красок, но гораздо более была бы представлена [в ней], так сказать, некая жизненность [образов][206]. И как сказано о живописи, так [должно сказать] и о литье, скульптуре и архитектуре, потому что все эти искусства имеют свои истоки в живописи. Ведь ни один не может быть отличным мастером в этих видах [искусства], если ему неизвестна наука живописания[207]. Теперь без лишних разговоров перейдем к описанию нескольких живописцев и скульпторов, которые прославились в наше время, и из их бесчисленных работ коснемся лишь тех, о которых до нас дошли точные сведения.
ДЖЕНТИЛЕ ДА ФАБРИАНО
Джентиле да Фабриано обладал гибким талантом, необходимым [мастеру] во всех видах живописи. Но более всего известно его искусство и старание в украшении зданий. Во Флоренции в храме Санта-Тринита есть его известная картина (ил. 14)[208], на которой представлены Мария, младенец Христос у нее на руках и три волхва, поклоняющиеся Христу и приносящие дары. Его же работа находится на площади в Сиене; на картине [изображена] Богоматерь, держащая на коленях младенца Христа и словно желающая закрыть его тонким покрывалом[209]; Иоанн Креститель, апостолы Петр и Павел, Христофор, несущий на плече Христа, написаны с таким удивительным искусством, что, кажется, переданы сами жесты и движения их. В главном
