королевского сокровища, так невероятно пригодившегося нам с Анри в подземельях Сердца Горы. На котором сохранялись несколько капель крови.
— Вот.
— Что это? — Фелисьен смотрел хмуро.
— Это кровь Женевьев. Её монограмма, её платок. Так вышло, что я знаю, как и когда эта кровь появилась на платке. И раз она сама покоится очень далеко, то я бы положила на могилу его величества этот предмет.
— И вы знаете, где она покоится? — он продолжал хмуриться.
— Знаю, туда не дотянуться порталом и не дойти ногами. Я не представляю, как в том месте с подходящими небесами, и удалось ли им с его величеством там встретиться. Но мне кажется, это был тот самый союз, какие скрепляют на небесах.
Он смотрел то на платок в моих руках, то на меня. И раз уж он матёрый менталист, то видит, насколько я сейчас правдива.
— Вы… позволите? — спросил он, кивнув на платок.
— Позволю, — если порвёт в клочья, так тому и быть.
Женевьеве уже ничего не поможет, её королю тоже. А смысл моего сентиментального жеста… почему-то мне показалось, что нужно так поступить. Когда я стояла у могилы Женевьев, я могла только положить туда цветы. А Анри — сделать то, что должно. Теперь же я могу принести весточку от Женевьев сюда. Хоть она при жизни здесь ни разу и не побывала, но я же тревожу память о ней в этих стенах! Вот и делаю… разное, местами странное.
— Почему? Что движет вами, почему вы делаете это? — он смотрел на меня очень, очень странно, совсем не так, как раньше.
— Я делаю это потому, что могу. Потому, что мне кажется — я должна это сделать. Для них, для Луи и Женевьев. Потому что сложись всё иначе, они могли бы прожить долгую счастливую жизнь. Меня тронула их история, понимаете? Там, откуда я родом, давно нет королей. И нерасторжимых браков нет, и сословных предрассудков. И если разумные взрослые люди понимают, что их юношеский поспешный брак был ошибкой, то расстаются, не портят друг другу жизнь и продолжают совместно заботиться о детях. И живут дальше, каждый — свою жизнь. Не все, конечно, хватает и таких, кто будет портить жизнь партнёру до последнего, но мы не о них, мы о приличных людях.
Фелисьен вздохнул.
— Вы думаете, там всё было чисто и честно, как в песне древнего трубадура? — он снова взглянул на меня, и я не смогла прочитать, что там ещё было, в тех глазах.
— По моим представлениям, история Женевьев весьма далека от понятий «чисто и честно», — покачала я головой. — Но что случилось, того уже не исправишь. Я так понимаю, что её супруг приложил немало усилий для того, чтобы она оказалась при дворе. Вот она и оказалась.
— Не супруг, нет, — покачал он головой. — Её отец, граф де Рьен. Супруг её был богатым ничтожеством, им и остался, увы, хоть и вырос вместе с господином Луи.
— Граф де Рьен? — не поняла я.
— Именно он. Он понял, что госпожа Женевьев приглянулась господину Луи, когда они оба ещё были свободны. Но господин Луи заключил помолвку в очень юном возрасте, и никак не мог избежать этого брака. И никак не мог допустить к себе так близко сильного мага, ещё одного сильного мага.
Что? Граф де Рьен сговорился с королём?
— Так это… король пожелал, чтобы Женевьев искалечили? — вот правда, я не верила своим ушам.
— Он решил, что так будет безопаснее для всех. А господин граф полагал, что дочь, оказавшись у вершины власти, поможет семье выбраться из всех свалившихся трудностей.
А дочь не простила. Что ж, имела право, как мне кажется.
— А каково во всей этой истории место господина маркиза дю Трамбле? Он вступал в брак с открытыми глазами?
— О нет, — покачал головой старый царедворерц. — Маркиз не знал ничего. Он как раз был искренен во всей этой истории. И в любви, и в дружбе, и в ненависти.
— Король умер, граф де Рьен умер, маркиз умер. Граф де Реньян умер так, что не пожелать никому. Женевьев умерла в Поворотнице и похоронена вообще за гранью мира, — меня как-то даже замутило от всего услышанного.
— Верно, ваше высочество. Все они… пришли к тому, что было им суждено.
— Но ведь они любили друг друга, Женевьев и Луи, — потрясённо произнесла я.
— Совершенно верно, — печально кивнул мне Фелисьен. — Любили. Кто бы мог подумать, называется. Второй такой любви я и не встречал, пожалуй.
— Значит, нам нужно положить этот платок, куда следует, и перевернуть страницу, — сказала я.
— Извольте следовать за мной, — кивнул Фелисьен.
Следовать пришлось, не поверите, в подземелье. Довольно глубоко. К счастью, он зажёг много магических огней, и было светло, и ничего страшного не было — никаких там черепов и костей. Просто белая мраморная винтовая лестница, и она привела нас в просторный подземный зал.
Ближе всех к лестнице оказались самые древние могилы. Луи де Роган, принц Лимейский. Елизавета Арагонская. Снова Луи де Роган — этому было лет семнадцать, что ли. Анна Изабелла Лирсийская — вторая жена, судя по датам. Франциск де Роган, принц Лимейский. Агнесс де Мар, принцесса Лимейская. Дети, умершие во младенчестве. И вдруг — две беломраморные статуи, прекрасный собой мужчина и дама ему под стать, под руку. Подпись общая: «Анри де Роган, принц Лимейский, король Франкии». «Антуанетта де Безье, принцесса Лимейская, королева Франкии». О как. И даты — чуть меньше, чем двести лет назад.
Дальше до наших времён ещё случилось несколько Луи, Анри и Франсуа, эти имена упоминались чаще прочих. Кажется, была одна Катрин и ещё одна Антуанетта — сёстры? Дочери?
И вот мы дошли. Луи Франкийский. Мария-Кристина Франкийская. И следующее поколение — Франсуа де Роган, он умер от яда Женевьев. Луи де Роган — это юный принц, судя по датам. Анна-Луиза Франкийская — это супруга казнённого короля. Луи де Роган, король Франкии — это… они получили тело?
— Вам удалось похоронить тело казнённого короля? — не удержалась я от вопроса.
— Это как-то решили герцог Саваж и герцог Вьевилль. Им удалось выторговать у бунтовщиков и тело, и несколько после — голову, — вздохнул Фелисьен. — Но они не сказали, чего им это стоило.
Мне подумалось, что стоило или немало, или это было что-то, очень неприятное.
А потом мы прошли к нужному саркофагу, статуи на нём не было, наверное — не успели. И Фелисьен, не прикасаясь, приподнял тяжёлую мраморную крышку. Там, внутри, была какая-то чернота, я не разглядела, что там, но бросила платок туда. И крышка опустилась на место.
Покойся с миром, король Луи. И пусть там, куда все мы попадём, ты встретишься с Женевьев. И поговоришь, и покаешься, и может быть, она простит тебя.
— Идёмте, ваше высочество, — поклонился мне Фелисьен.
18. Кто виноват? Они! ©
Анри не ожидал, что всё окажется настолько плохо.
Он не верил, что бунт может разрастись до подобных размеров и охватить всё королевство. Он не верил, что подданные так легко откажутся от управления Роганов. Он не верил, что всё было вовсе не таким незыблемым, как всегда казалось, что рассыпалось, как карточный домик под порывом ветра.
Возможно, Эжени права, и это не бунт, а та самая революция. Такое слово звучало, и всем этим преступникам больше нравилось называть себя революционерами, нежели бунтовщиками. Конечно, весь вопрос в том, кто будет писать исторические хроники о нынешних временах, и напишут они так и теми словами, какие больше подойдут их собственным убеждениям. Что там говорит Эжени? Историю пишут победители? Здесь до победы далеко. Всем далеко.
Столица в руках восставших, но если верить прессе, которую доставляют в Лимей — там нет единой власти, там разброд и шатание, и даже если сегодня ты любимец толпы, то завтра тебя могут отвести на гильотину на потеху той самой толпе. Должно быть идеально для штурма, но — все они мгновенно готовы примириться меж собой, как только на горизонте замаячит настоящий Роган. Потому что имя Роганов за эти полтора года сделалось синонимом всех неудач, случившихся за последние сто лет.
Анри знал эту особенность толпы — если есть возможность, то на задевшую всех бурю спишут даже свои мелкие неудачи. Вот так происходило и сейчас — Роганы объявлялись виноватыми в неурожае, в плохом управлении, в том, что посылали на места дурных чиновников, даже в том, что плохо воевали. Уж это последнее Анри мог с лёгкостью оспорить, но —
