больше понимает: ему не принесут. Нет, не принесут! Колхоз не оставят без председателя. И тогда он решает: идти в военкомат самому.
Михаил Трофимович решительно замял папиросу, открыл платяной шкаф, нашел свежую рубашку, снял с плечиков новый костюм. В одну минуту оделся-примолодился и уж направился было к двери, но тут увидел Ануш. Враз постаревшая, она стояла в углу и в скорбном молчании наблюдала за мужем. Во взблескивающих от слез глазах затаился тревожный вопрос — что, мол, надумал?
Сминая фуражку, Михаил Трофимович тяжелым шагом подошел к жене, неумело, одним пальцем вытер слезы, огла-96 дил шершавой ладонью седые ее волосы и вдруг крепко притиснул к груди.
— Прости, Ануш, — сказал он, будто в самом деле был в чем виноват. — Не сердись, не впервой ведь нам… Не умею я по-другому…
— Понимаю, Миша. Поэтому и не сержусь. Вот только боюсь за тебя…
— Чего бояться-то?
— Сама не знаю. Только чует мое сердце неладное…
— Ну, ну, не загадывай. Пока ведь только в правление иду.
* * *
А в правлении уже давно полно народу. Люди стоят и на улице, и в сенях, а в самом доме так накурено, что хоть топор вешай. Молодые и старые — все пришли.
Председатель пробрался к своему столу, снял фуражку, обвел собравшихся долгим изучающим взглядом, будто каждому заглядывал в душу. Спросил молодого парня, сидевшего к председательскому столу ближе других:
— Ну, Гриньша, получил повестку?
— Получил! — с радостью откликнулся парень.
— Так… Кто еще получил?
— Я, я, я, — раздались голоса.
— Всего тридцать два человека, — сказал Гриша, — сейчас считали.
— Кто именно?
— Петр Онисимович, Ведот, Павел, Федор… — загибая пальцы, снова начал считать Гриша.
Михаил Трофимович слушает и думает. Лучшие люди колхоза. Трактористы, конюхи, кузнецы, шоферы, бригадиры… Его-то самого почему оставили?
— Разве тебе не дали повестку? — в тон мыслям председателя спросил Ведот.
— Нет. Все ждал, не принесли.
— Плохо дело, — посочувствовал Ведот. — А мы тут сидели и думали: работали вместе, воевать пойдем вместе. Все-таки надежнее, когда рядом свои люди, считай, что соседи да родня.
— Что слышно-то с войны? — надтреснувшим голосом спросил из угла дед Никифор.
— Бомбили Ригу, Минск. Мы отступаем… — глухо сказал медлительный, с большими тяжелыми руками Петр Онисимович. — Во вчерашней еще сводке говорили…
— Тогда скоро будут здесь, — резюмировал дед и крякнул.
— Не болтай! — оборвал его Михаил Трофимович.
— А я и не болтаю! И вовсе не об этом хочу сказать, если хошь знать! Вот ты, председатель, и отвечай мне: берут нет добровольцами таких как я? Хочу добровольцем в Красную Армию! — Дед поднялся и требовательно уставился на Трофимова.
— Сколько тебе лет?
— К покрову восемьдесят стукнет!
Странно, но никто не засмеялся. Все были поглощены своими думами. Задумался и Михаил Трофимович. Нет, теперь-то он точно напишет в военкомат заявление. Уж если дед Никифор собрался… А он? Он еще не старый и телом здоров. Руки, ноги в порядке, глаза зоркие — чего же еще? Вот только на кого оставить хозяйство? Кому доверить колхоз, в который вложено столько сил, столько здоровья? Поначалу очень трудно было. Не только машин — телег своих не хватало! А теперь посмотри. Лошадей — табуны, стада рогатого скота, уже не один год хозяйство по всем показателям берет первое место в районе. Построили клуб, правление колхоза, ферму. На трудодень выдавали до десяти килограммов хлеба. В чьи надежные руки передать это богатство? Чтобы не распылил, не измельчил хозяйство. Пожалуй, можно положиться на бывшего председателя Ефима Лукича. Человек он честный, трудолюбивый, к тому же дело это ему знакомое. Придется, конечно, попросить, с вывертами он мужик, все еще обиду держит, да поймет, чай, время, поймет обстановку. Вот только знаний у него по нынешним хозяйственным масштабам маловато, все норовит делать по старинке, а это здорово тормозит в работе. Из-за этого и сняли его с председательской должности. Но зато любит землю и народ хорошо знает.
— Когда отправляетесь? — всех враз спросил председатель.
— Завтра. Завтра в обед, — тоже за всех ответил Гриша.
— Попробую успеть, — сказал Михаил Трофимович и вышел из-за стола.
— Куда успеть? — не понял Ведот.
— Да так, вслух соображаю, — уклончиво ответил председатель. И добавил: — Ты вот что, Ведот. Ты еще бригадир и завтра, если я где задержусь, организуй митинг. Понял? Разъясни народу, какая большая освободительная война началась. Да накажи, чтоб слишком-то не горевали, не убивались. Воевать нам не впервой, и мы всегда побеждали. Победим и сейчас. Обязательно победим. Так и скажи. Понял?
Выйдя из правления, Михаил Трофимович заседлал лошадь и поскакал в район.
* * *
Вернулся он поздно вечером. Минуя свой дом, проехал прямо к Ефиму Лукичу, спрыгнул с седла. Накинув повод на столбик калитки, Михаил Трофимович постучал в дверь.
Ефим Лукич только что пришел из бани. Распаренный, в мокрой нательной рубашке, с полотенцем на шее, он сидел за столом и пил из блюдца чай, экономно откусывая от большого куска сахар.
— С легким паром и приятного аппетита! — сказал Михаил Трофимович.
— Спасибо, присаживайся ко мне, — сдержанно ответил Ефим Лукич. — Что больно поздно?
— Дела. Все дела, брат!
Сын хозяина, Иван, тоже помылся в бане, собирался в дорогу. Это из-за него в неурочный час была истоплена баня. Хозяйка с непросыхающими глазами копошилась возле котомки, заталкивая в нее сухари, домашние кральки, одежду и прочие вещи, которые совсем не понадобятся Ивану. Мать набивала котомку, а сын все выкладывал обратно.
— Ну зачем мне галстук, зачем ботинки?! — отчаянно хватался Иван за голову. — Ведь не на танцы, чай, иду! Положила запасное белье — и хватит!
Мать страдальчески смотрела на сына и снова начинала бестолково бегать от котомки к шкафу, от шкафа к котомке.
— Ну, коль приглашаешь — сяду, — согласился Михаил Трофимович и снял запыленный пиджак. — Сегодня у меня маковой росинки во рту не было.
— Вина хочешь?
— Не надо. Без вина пьяный. Плесни чаю.
Ефим Лукич нацедил из самовара в фарфоровую чашку чаю, подвинул сахарницу, печенье.
— Ну так что скажешь, неспроста, поди, пришел в такую пору? — спросил он, испытующе поглядывая на гостя.
— Неспроста, брат…
— Ну так выкладывай, что надо.
— А вот какое дело к тебе, Ефим Лукич. Ухожу я на войну, и надобно тебе занимать мое место в колхозе.
— Вон что! — удивился Ефим Лукич. — Как же так, вроде ты всегда обходился без меня.
Трофимов потер небритый подбородок.
— Давай не будем трясти старое, Ефим Лукич. Не до этого сейчас, не до личных обид. Да и не я снимал тебя с председателя. Сама жизнь была тому причиной.
