Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
– Конечно, все это в ущерб вкусу и запаху. Вкус их не интересует. Они вырастили голых кур, думая, что те будут нести больше яиц, если не придется тратить энергию на отращивание перьев. Но эта тварь так мерзла, что пришлось вдвое сильней отапливать курятник, и в итоге обошлось дороже.
– Природу не обманешь, сэр, – отзывается мистер Банерджи. Я уже знаю, что это правильный ответ. Одно дело – исследовать природу. Даже защищаться от нее, в определенных пределах. Но вот пытаться ее обмануть – совсем другое.
Мистер Банерджи говорит, что теперь вывели новую породу голых кошек. Он читал о ней в журнале. Хотя лично он не понимает, какой в этом смысл. Это самая длинная его речь за весь вечер.
Брат спрашивает, водятся ли в Индии ядовитые змеи, и мистер Банерджи, уже немного освоившись, начинает их перечислять. Мать улыбается – вечер проходит значительно удачней, чем она ожидала. Она ничего не имеет против ядовитых змей, даже за обеденным столом – главное, чтобы присутствующие были довольны.
Отец съел все, что было у него на тарелке, и роется в полости индейки в поисках дополнительной начинки. Индейка похожа на связанного безголового младенца. Она перестала прикидываться пищей и явилась мне в истинном обличье – большая мертвая птица. Я ем крыло. Крыло одомашненной индейки, самой глупой птицы в мире. Такой глупой, что она даже летать разучилась. Я ем утраченный полёт.
25
После Рождества мне предлагают работу. Катать Брайана Файнштейна в колясочке вокруг квартала, после школы, раз в неделю, кроме тех дней, когда очень холодно. За это мне будут платить двадцать пять центов – куча денег.
Файнштейны живут рядом с нами, в большом доме, который как-то внезапно построили там, где раньше была большая куча грязи. Миссис Файнштейн маленького даже для женщины роста, пухленькая, с темными кудрявыми волосами и прекрасными белыми зубами. Их часто видно, потому что она много смеется, морща при этом нос, как щенок, и мотая головой, отчего ее золотые серьги поблескивают. Я не уверена, но мне кажется, что эти серьги продеты в настоящие дырки у нее в ушах – раньше я такого не видела.
Я звоню в дверь, и миссис Файнштейн открывает.
– Моя маленькая спасительница! – восклицает она. Я жду в прихожей, и с моих сапог течет на расстеленные газеты. Миссис Файнштейн в розовом домашнем платье в цветочек и домашних туфлях без задника, на каблуках – туфли украшены настоящим мехом – суетливо убегает наверх, чтобы принести Брайана. В прихожей пахнет аммиаком от мокрых пеленок Брайана, которые лежат в ведре и ждут, когда их заберет рассыльный пеленочной компании. Мне кажется очень странным, что кто-то может прийти, забрать твое белье и постирать. На столике рядом с прихожей у миссис Файнштейн всегда стоит ваза с апельсинами. Больше никто не ставит апельсины просто так, разве что на Рождество. За вазой – золотой подсвечник, похожий на ветвистое дерево. Все это – сладкая вонь преющих детских пеленок, ваза с апельсинами и золотое дерево – сливаются у меня в единый образ суперэлегантности.
Миссис Файнштейн, хлопая домашними туфлями, спускается по лестнице. Брайан упакован в голубой комбинезончик, изображающий зайчика, с ушками. Миссис Файнштейн звонко целует сына в щеку, играючи встряхивает вверх-вниз, укладывает в коляску и застегивает водонепроницаемый чехол.
– Ну вот, Брай-Брай, – говорит она. – Теперь мамочка может хотя бы посидеть и подумать спокойно.
Она смеется, морщит нос, трясет золотыми серьгами. У нее туго налитая, пахнущая молоком кожа. Миссис Файнштейн не похожа ни на одну мать из тех, что я знаю.
Я выкатываю Брайана на холод, и мы отправляемся вокруг квартала, по хрустящему снегу, посыпанному золой из соседских каминов и испещренному конскими яблоками. Я не могу понять, отчего миссис Файнштейн говорит, что Брайан мешает ей думать, – ведь он никогда не плачет. Вообще никаких звуков не издает. Но и не спит. Просто лежит в колясочке и серьезно смотрит на меня круглыми голубыми глазами, а кнопка-нос все больше краснеет. Я не пытаюсь его развлекать. Но он мне нравится: он молчалив, но при этом не критикует.
Когда мне кажется, что час прошел, я качу коляску обратно, и миссис Файнштейн восклицает:
– Да неужто уже пять часов!
Я прошу выдать мне плату пятицентовиками вместо одного четвертака, чтобы денег казалось больше. Миссис Файнштейн долго смеется, услышав это, но выполняет мою просьбу. Я держу свои сбережения в старой жестяной чайнице, на которой нарисована пустыня, пальмы и верблюды. Мне нравится вытряхивать деньги на кровать, чтобы они рассыпались по всему покрывалу. Я не считаю их, а раскладываю по годам: 1935, 1942, 1945. На каждой монете – голова короля, аккуратно обрубленная у шеи. Но короли разные. На монетах, выпущенных раньше, чем я родилась, король с бородой, а на новых – без бороды, потому что это король Георг, тот самый, который висит у нас в классе. Мне доставляет странное удовольствие сортировать деньги в кучки отрубленных голов.
Мы с Брайаном катим вокруг квартала, опять и опять. Мне трудно понять, прошел ли час, потому что у меня нет часов. Из-за угла впереди выходят Корделия и Грейс, за ними плетется Кэрол. Они видят меня и подходят ближе.
– Что рифмуется с Элейн? – спрашивает Корделия. – Элейн – съешь коробочку соплей.
Кэрол смотрит в коляску:
– Ой, какие ушки! А как его зовут?
В голосе звучит зависть. Брайан видится мне в новом свете. Кому попало не доверят катать младенца.
– Брайан, – отвечаю я. – Брайан Файнштейн.
– Файнштейн – это еврейское имя, – говорит Грейс.
Я не знаю, что значит «еврейское». Слово «еврей» мне знакомо, в Библии оно часто попадается, но я не знала, что на свете бывают живые, настоящие евреи, а тем более – в соседнем доме.
– Евреи – это жиды, – говорит Кэрол и косится на Корделию, ища одобрения.
– Не будь вульгарной, – одергивает ее Корделия взрослым голосом. – Мы не употребляем слово «жиды».
Я спрашиваю мать, что такое «еврейское». Она говорит, что это такая религия. У мистера Банерджи тоже другая религия, но не еврейская. На свете есть разные религии. Что касается евреев, то Гитлер очень много их убил во время войны.
– Почему? – спрашиваю я.
– Он был параноиком, – отвечает отец. – Страдал мегаломанией.
Эти слова мне ничего не говорят.
– Он был плохой человек, – объясняет мать.
Я качу Брайана по грязному от золы снегу, обходя выбоины. Он пучит на меня глаза снизу вверх, нос покраснел, крохотный ротик не улыбается. Личность Брайана обрела новую глубину: он еврей. В нем есть что-то сверх обычного, что-то героическое; это ощущение не могут развеять даже голубые ушки заячьего комбинезончика. Еврейское – это запах пеленок, апельсины в вазе, золотые серьги миссис Файнштейн и ее, кажется, по-настоящему проколотые уши, но еще это слово означает древние и важные вещи. Еврея не каждый день встретишь.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
