произнесла:
— А мне сказали, что ты погиб.
— И ты рада была в это поверить. Нет, это мой товарищ, молодой Кортни, сам того не зная, обманул вас всех, он умер, хотя умереть должен был я, если бы вчера, проводив его, не поехал в Аскот.
— В Аскот? — откликнулась Джин и отшатнулась, ибо Эдвард не сводил с нее глаз, а голос его звучал холодно и сурово.
— Да. Куда именно, ты знаешь. Я поехал наводить о тебе справки и узнал все, что хотел. Ты почему все еще здесь?
— Три дня пока не миновали. Я рассчитывала, что ты сдержишь обещание. Я уеду до темноты, а до тех пор, если ты человек чести, храни молчание.
— Сохраню. — Эдвард вытащил часы, а потом, убрав их обратно, с хладнокровной точностью объявил: — Сейчас два часа, поезд на Лондон уходит в половине седьмого. Тебе будет оставлено купе у боковой двери. Советую им воспользоваться, ибо как только завершится ужин, я заговорю.
Он поклонился и ушел в дом, а Джин осталась, едва дыша от одолевавших ее противоречивых чувств.
На несколько минут ее будто парализовало, но природная энергичность никогда не позволяла ей впасть в отчаяние, пока теплится хоть малейшая надежда. И сейчас, в положении почти что отчаянном, она цеплялась за нее из последних сил, твердо решив выиграть игру вопреки всему. Она вскочила, ушла к себе, уложила немногочисленные свои ценные вещи, оделась с особой тщательностью, а потом села и стала ждать. Внизу поднялась радостная суета, вернулся Ковентри и узнал от болтливой служанки, что неопознанное тело принадлежит молодому Кортни. Поскольку на погибшем была та же форма, что и на Эдварде, а на пальце — подаренное им кольцо, все поверили, что изувеченный труп — это младший Ковентри. К Джин не заходил никто, кроме горничной, один раз ее позвала Белла, но кто-то остановил девушку, и зов не повторился. В пять ей принесли конверт, надписанный почерком Эдварда, — в нем лежал чек: ее годичное жалование, да еще и с прибавкой. Только чек, более ни слова, однако ее тронула проявленная щедрость, ибо в Джин Мюир сохранились остатки некогда честной натуры, и она, при всей своей лживости, не утратила способности ценить благородство и уважать добродетель. На конверт упала слеза подлинного стыда, а сердце исполнилось неподдельной благодарности — она подумала, что даже если все сорвется, ее не выкинут без гроша в суровый мир, не знающий пощады к бедным.
Пробило шесть, она услышала, как к крыльцу подали экипаж, спустилась. Слуга уложил ее сундучок и отдал распоряжение:
— На станцию, Джеймс.
Она уехала, ни с кем не повидавшись, ни с кем не переговорив — похоже, никто этого и не видел. На нее навалилась неизбывная усталость, сильнее всего хотелось лечь и забыть обо всем. Но оставался последний шанс и, не использовав его, сдаваться она не собиралась. Отпустив экипаж, она села и стала дожидаться лондонского поезда, приходившего в четверть седьмого — если сэр Джон вернется нынче вечером, то именно на нем. Ее терзал страх, что Эдвард успел повидаться с сэром Джоном и все ему рассказал. Честное лицо сэра Джона сразу же выдаст всю правду. Если он знает, надежды нет, тогда она уедет восвояси — одна. Если не знает, брак еще может состояться, а став его женой, она будет в полной безопасности, под защитой и покровом его честного имени.
Подошел поезд, из вагона вышел сэр Джон, и сердце у Джин упало. Он был мрачен, бледен, уныл и тяжело опирался на руку толстого джентльмена в черном. Это преподобный мистер Фейрфакс. «Зачем же он приехал, если тайна выплыла на свет?» — подумала Джин, медленно двинувшись им навстречу: ей страшно было прочесть у сэра Джона на лице свой приговор. Он увидел ее, отстранил руку друга и бросился ей навстречу с пылом молодого влюбленного, схватил ее ладонь, просиял и радостно воскликнул:
— Душенька моя! А ты уж решила, что я никогда не приеду?
Облегчение было столь сильно, что она даже не смогла ответить, лишь прижалась к нему, хотя тому было не место и не время — было ясно, что последняя надежда ее не подвела. Мистер Фейрфакс оказался на высоте. Не задав ни единого вопроса, он поспешно подвел сэра Джона и Джин к экипажу, да и сам сел туда же, рассыпавшись в извинениях. Джин скоро пришла в себя и, рассказав, как напугала ее долгая задержка, с интересом принялась выслушивать рассказ сэра Джона о всевозможных недоразумениях, которые его задержали.
— Ты видел Эдварда? — был ее первый вопрос.
— Пока нет, но я знаю о его приезде, знаю и о том, что он едва не погиб. Я и сам собирался ехать этим поездом, но задержался в силу дурного самочувствия: тогда я его проклинал, теперь благословляю. Джин, ты готова? Или ты раскаялась в своем выборе, моя душа?
— Нет-нет! Конечно, готова, и просто счастлива, что стану вашей женой, дорогой мой, великодушный сэр Джон! — воскликнула Джин с неподдельной радостью, которая тронула старого джентльмена до глубины души и разом очаровала достопочтенного мистера Фейрфакса, который скрывал под сутаной романтическое сердце юноши.
Они доехали до Холла. Сэр Джон распорядился, чтобы никого не впускали, и после поспешного ужина послал за старой экономкой и управляющим, изложил им свои намерения и попросил их стать свидетелями бракосочетания. Жизнь приучила их подчиняться, в их глазах Хозяин не мог сделать ничего дурного, поэтому они с готовностью согласились, тем более что Джин успела стать в Холле всеобщей любимицей. Бледная — лицо в цвет платья, — но твердая и спокойная, она стояла рядом с сэром Джоном, внятно произносила свои клятвы и обещала быть ему верной и преданной женой с покорностью, какую выказывает далеко не каждая невеста. Когда сэр Джон надел ей на палец кольцо, лицо ее озарилось улыбкой. Когда он поцеловал ее и назвал «своей женушкой», она уронила слезу искреннего счастья, а когда мистер Фейрфакс обратился к ней «миледи», она мелодично рассмеялась и бросила полный ликования взгляд на портрет Джеральда. Едва вышли слуги, явился посыльный от миссис Ковентри: сэра Джона просили немедленно прийти.
— Неужели ты вот так сразу меня оставишь? — взмолилась Джин, прекрасно зная, почему его позвали.
— Душа моя, я должен. — Несмотря на нежность, в голосе сэра Джона звучала твердость, и она не решилась ему перечить.
— Тогда я пойду с тобой!
