получше перевязать его предплечья, туго перевязывая их, чтобы еще больше замедлить кровообращение. Я меняю полотенца, обернутые вокруг его рук, один раз, а затем, когда кажется, что кровь замедляется, то ли от моих усилий, то ли потому, что он умирает, я не могу быть уверена, я начинаю пытаться сдвинуть его с места.
Я знаю, что это глупо. Я знаю, что могла бы причинить ему больше боли, но я не знаю, что еще я могу сделать. Я не могу оставить его здесь истекать кровью, с головокружением думаю я и почти смеюсь над собой, потому что чувствую себя наполовину сумасшедшей. Никто не знает, что я здесь. Я могла бы убежать. Я могла бы оставить его здесь и попытаться вернуться домой. Но даже когда я говорю это, я знаю, что это невозможно. У меня нет денег, нет паспорта и нет возможности выбраться из Франции. Кайто знает, что я здесь. Если Александр умрет, он может узнать и обвинить меня. Он может подумать, что я сделала это, чтобы попытаться сбежать. Если я вернусь домой, а он попытается выследить меня, это подвергнет Джорджи опасности. Я не знаю, что происходит между Александром и Кайто, кто такой Кайто на самом деле и почему Кайто подарил ему что-то вроде меня. Я ничего из этого не понимаю, но я знаю, что я по уши увязла, и что если я побегу, я не уверена, что смогу вернуться домой. Я ни в чем не уверена.
Я не уверена, что смогу оставить человека здесь умирать, что бы он со мной ни сделал.
Я понятия не имею, что я делаю, когда пытаюсь спасти Александра. Каким-то образом мне удается уложить его в кровать на спину, и я снимаю с него свитер, стараясь не слишком пристально смотреть на его мускулистую, поросшую темными волосами грудь. Я стараюсь не думать о том, что было раньше, о лихорадочном жаре позади меня, когда он гладил себя, а я склонилась над кроватью, и, честно говоря, все это кажется таким далеким сейчас. На самом деле не похоже, что это произошло только сегодня.
Я не знаю, помогаю я или причиняю боль, когда роюсь в аптечке первой помощи, промываю раны Александра, вытираю кровь, наматываю слой за слоем марлю вокруг ран и заклеиваю их скотчем. Пока я это делаю, я замечаю кое-что еще, зажившую и покрытую шрамами рану на одном плече и на другом, еще одну рану, все еще наполовину зажившую и зеленоватую по краям. Это выглядит так, как я себе представляю пулевое ранение, и я вспоминаю зажившие, покрытые шрамами раны на его коленях, которые я видела, и которые очень похожи на ту, что была на другом его плече.
— Что с тобой случилось? — Шепчу я, обрабатывая раны на его руках. — Что могло случиться?
Даже после всего, что он сделал, мое сердце болит при мысли, что он, возможно, пытался покончить с собой. Я не могу представить глубину горя и боли, которые могли бы подтолкнуть кого-то к такому поступку, перечеркнуть все другие возможности. Даже во время болезни моего отца я никогда не видела ничего более жестокого, чем та сцена на кухне, на полу, залитом кровью. Я смотрю вниз на Александра, на его бледное восковое лицо, и не вижу ничего от человека, который пытался причинить мне боль сегодня вечером. Я снова чувствую ту волну жалости, желание как-то помочь ему. Все, что я вижу в нем сейчас, это человека, которому причинили такую сильную боль, что он не может удержаться от того, чтобы выместить ее на других, человека, который чувствовал, что единственный способ остановиться, это полностью удалиться с этого мира.
После того, как я перевязала его как можно лучше, я убираю остатки аптечки первой помощи, откладывая ее в сторону на случай, если она мне понадобится снова или когда потребуется сменить повязки, если он протянет так долго. Я не решаюсь оставить его, не уверена, что он переживет эту ночь. Мне кажется неправильным позволить ему умереть в одиночестве, если это неизбежный конец всего этого.
Он пытался сделать именно это, шепчет тихий настойчивый голос в моей голове. Может быть, тебе стоит позволить ему.
Я отталкиваю это, вместо этого переходя на другую сторону кровати. Я откидываюсь на подушки рядом с ним, глядя на его красивое, неподвижное лицо в лунном свете. Прядь его темных волос упала ему на лицо, и я протягиваю руку, осторожно отводя их в сторону так, как мне снилось, что он делал со мной раньше, если это вообще был сон. Мне приходит в голову, что он, возможно, зашел в мою комнату, прежде чем пойти на кухню попрощаться, пока я спала, и у меня болит в груди от этой мысли.
Я знаю, что он, должно быть, сожалеет о том, что сделал. Одного вида его, скорчившегося на полу и рыдающего, было достаточно, чтобы сказать мне это. Я не знаю, достаточно ли этого для меня, достаточно ли этого, чтобы простить все, через что я прошла с тех пор, как приехала сюда. Он явно потерял что-то или кого-то на этом пути, что сломило его, но и я тоже. Я многое потеряла и понятия не имею, как мне это вернуть.
Когда я вглядываюсь в бинты на его руках в тусклом свете, не кажется, что раны кровоточат. Я немного расслабляюсь, наблюдая за его бледным лицом и грудью в поисках признаков дыхания. Пока что он жив, и я чувствую, как на меня накатывает волна усталости, напоминающая о том, что меня разбудили посреди ночи, после того как я почти не спала.
Если быть честной с самой собой, я немного боюсь засыпать. Мысль о том, чтобы проснуться рядом с мертвецом, пугает меня больше, чем немного, и я все еще не уверена, что Александр доживет до рассвета. Я никогда раньше не видела мертвого тела, мой отец скончался, и домашняя медсестра договорилась о том, чтобы его тело перевезли до того, как я вернусь домой с работы в тот день, и мысль о том, чтобы проснуться рядом с таким человеком, кажется еще более ужасающей. Но я не хочу с ним расставаться.
Я медленно растягиваюсь на кровати рядом с ним, не прикасаясь, но достаточно близко, чтобы чувствовать его тепло. Я кладу голову на подушки, лицом к нему, и, прежде чем успеваю остановить себя, протягиваю руку, чтобы осторожно переплести кончики своих пальцев с его.
— Не умирай, — шепчу я, касаясь только кончиками пальцев его руки, ближайшей ко мне. — Тебе не позволено умирать вот так. Не тогда, когда я даже не знаю, как мне добраться домой.
Последнее предложение звучит немного эгоистично, но это
