своего любовника и ab irato[155] избавился от него?
Реакция Дягилева становится понятна, когда мы узнаем, что незадолго до смерти, в 1929 году, он сказал Игорю Маркевичу, что до него самыми любимыми людьми были его кузен Дима, Нижинский и Мясин. А десятью годами ранее Нижинский написал в своих «Тетрадях» трогательные слова: «Я был Дягилевым. Я знаю Дягилева лучше его самого».
В сумраке великой войны
Путь в одиночестве
В это время Нижинский обсуждал с Жаком Руше условия работы в труппе Парижской оперы. Новый директор Оперы сделал ему хорошее предложение: стать главным балетмейстером и первым танцором с приличным гонораром и возможностью работать с другими труппами.[156] Но он сделал другой выбор, который вполне объясняет такая запись в его воспоминаниях: «Она [Ромола] была ловка и пристрастила меня к деньгам». Осаждаемый Альфредом Батом, владельцем театра «Палас» (одного из мюзик-холлов Лондона), он с ним подписал контракт, согласно которому мог собрать небольшую собственную труппу (в число четырнадцати участников вошли его сестра и ее муж, Александр Коче-товский) и составить репертуар. Равель согласился сделать новую оркестровку немного иначе подобранных пьес Шопена для новой хореографии балета «Сильфиды», для которого Борис Анисфельд, «хороший человек», по словам Нижинского, создал декорации с серебристыми березами на фоне ночного неба (Дягилев запретил Баксту работать с Нижинским). Таким образом, в первую из четырех программ Сезонов Нижинского, которые должны были длиться восемь недель, Вацлав включил обновленных «Сильфид», «Восточный танец» Синдинга (соло, впервые исполненное Нижинским в «Ориенталиях», предстояло танцевать Кочетов-скому) и «Призрак розы». К последнему балету ему поневоле пришлось вернуться, несмотря на то что он ему страшно надоел. Принесший ему славу «Призрак розы» был классическим балетом и более соответствовал вкусам публики, чем постановки в духе «Весны священной». Кокто же так пояснил решение Нижинского: «В “Призраке розы” он достиг совершенства, хотя с 1913 года стал выступать в нем неохотно. Хореография “Весны священной” вызвала скандал, и ему было неприятно, что в одном спектакле его принимают с восторгом, а в другомосвистывают».[157]
Времени до премьеры оставалось все меньше, и «нервозность Вацлава усиливалась» (Бронислава). Он уже не мог посвящать себя только искусству, теперь ему как администратору приходилось сталкиваться с разными непредвиденными ситуациями: порча декораций, нераспроданные билеты (хотя в газетах появилось сообщение, что на первые две недели Сезонов в театре «Палас» свободных мест не осталось), козни Дягилева (он пытался помешать Брониславе участвовать в спектаклях). Все это приводило Вацлава в отчаяние. Его сестру охватывал страх, когда она видела, как он «дрожит, покрываясь испариной». И уже тогда почва разума под ногами его мыслей начала колебаться…
Между тем в понедельник, 2 марта 1914 года, состоялось дебютное выступление новой труппы, и оно оказалось многообещающим. Новая версия балета «Сильфиды» публике понравилась. Нижинский блистательно исполнял свою роль, несмотря на то что в зале находился Дягилев (он сидел в первом ряду, сцепив руки и не аплодируя). «Восточный танец» Кочетовского зрители тоже оценили по достоинству. И наконец, Нижинский и Бронислава с триумфом станцевали «Призрак розы». По ее словам, выступал он, как всегда, великолепно, но она «чувствовала, что энтузиазм, воодушевление, приподнятость, с которыми он раньше исполнял каждое па, из его танца ушли». Сирил Бомонт выразился короче: «Что-то из былого волшебства ушло».[158]
На следующий день произошел эпизод, по которому можно судить о том, в каком нервном возбуждении находился Нижинский. «Сильфиды» только что закончились, и танцовщик вернулся в свою гримерную, чтобы переодеться для выступления в «Призраке розы». Но время шло, а на сцене он все не появлялся, поскольку оказалось непросто надеть сильно облегающий костюм. Публика стала волноваться (завсегдатаи мюзик-холлов не привыкли ждать), и дирижер решил, что следует что-то сыграть, несмотря на то что Нижинский запретил исполнять музыку во время перемены сцен. И вот зазвучал вальс Чайковского. Тут же из-за кулис донеслись крики и грохот: Нижинский, охваченный одним из его «приступов бешенства», разорвал костюм и кричал так, что было слышно на сцене. Бронислава поспешила в гримерную брата. «Я увидела, что костюм Вацлава валяется на полу, – пишет она. – Я принялась умолять его выйти на сцену и закончить выступление». Администратор театра Морис Волни тоже прибежал, желая узнать, что происходит. По словам Бомонта, «костюмер Нижинского и другие члены компании плакали, заламывая руки, а танцовщик, костюм которого был наполовину разорван, катался по полу в приступе истерической ярости». Но Волни повел себя как человек, не терпящий капризов. Он тут же принес пинту холодной воды и вылил ее в лицо Нижинскому с криком: «Поднимайся!» Этот грубый метод произвел должный эффект, и танцовщик встал на ноги. «Одевайся!» – резко добавил Волни. Потом он повернулся на каблуках и вышел, оставив Нижинского готовиться к выступлению.[159] Тому удалось в тот раз довести выступление до конца, но с течением времени количество подобных инцидентов стало расти. Расположение духа и поведение Нижинского ухудшались день ото дня. Например, однажды он набросился с кулаками на рабочего сцены, позволившего себе фамильярное обращение с Ромолой. Она потом скажет, что «никогда не видела Нижинского таким».
Первая программа завершилась в субботу, 14 марта, утренним и вечерним представлением. Успех рос, в тот день все места оказались заняты. На следующий день труппа была готова ко второй программе, составленной из балетов «Карнавал», «Фавна», «Греческого танца» для шести танцовщиц и па-де-де из «Синей птицы». Однако Нижинский, как вспоминает он сам, «почувствовал переутомление». Он страдал от лихорадки и не мог танцевать три дня подряд. Как следствие, Альфред Батт уведомил его о расторжении контракта. По словам Михаила Ларионова (и я склонен им верить), причиной послужил скандал, который Нижинский устроил Батту.[160] Танцовщик, привыкший к предупредительности Дягилева, жаловался владельцу английского мюзик-холла на то, что присланные от башмачника балетные туфли оказались слишком узки. Во время этого разговора Вацлав запустил туфлями в голову Батту.
Нижинский немедленно предъявил встречный иск через своего адвоката Джорджа Льюиса, хотя на самом деле радовался такой непредвиденной развязке. Но он был не из тех людей, которые умеют рассчитывать средства на долгий срок и обеспечивать себя на случай неблагоприятного поворота событий, что часто случается в работе антреприз. Всего несколько месяцев полностью его истощили, и он сам впоследствии напишет: «Я дал ему [Батту] работу, которая стоила мне жизни».
Нижинский без Русского балета был не совсем Нижинский. Но что собой представлял Русский балет без Нижинского? Несмотря на то что Рихард Штраус сам
