II. Мост (весна)
Дорогая, сядь на коврик и с улыбкою скажи: «Как печально! Умер, бедный, не стерпев моих обид!»[11]
1. Вода со льдом (март).
Мужчины делятся на две категории: те, кто водит машину, и остальные. У первых это в крови: они прирожденные вожаки. Водители. Предводители. В сущности, настоящие мужчины только они. Остальные бывают разные. Но если выбор есть, машин сторонятся, хоть и говорят, что вот-вот пойдут на курсы. Это «вот-вот» длится всю жизнь.
Первые рвутся выйти в море на своем корабле. Пусть это опасно. Даже глупо. Проще ходить пешком и таскать рюкзак на спине, пока не свалит старость или немощь. Спокойнее, да и дешевле сидеть на скамеечке в электричке и посматривать в окно: что там, за стеклом? Здесь не встретишься один на один с другими капитанами, а то и корсарами. И никакой ответственности: кто там, за штурвалом, в чьих руках твоя жизнь, и не знаешь. Зачем? Легче зависеть от расписания. Кто его придумал, бог весть. А мы подождем на перроне.
И так понятно, что властных женщин, которые вовсе не рвутся водить машину гораздо больше. Только бесхитростные, очень прямые или очень тщеславные женщины сами хотят сесть за руль. Женщина есть женщина. Водить лучше чужими руками. Руководить – это так по-женски.
Странно, что мои мужчины машину не водили и не водят. Руководить же не прочь. Ох, как не прочь: хитрее любой женщины, так хитро, что и сами не замечают. Или замечают, но не признаются? Даже себе никогда не признаются, а уж другим… Мужчины-водители их слегка презирают, но больше жалеют: по бабьей воле живут, бедолаги. Ах, знали бы они да ведали…
Так думала я, сидя рядом с водителем маленькой и юркой серебристой машинки, в народе прозванной «Шевронивой». Она с шумом поднимала с асфальта фонтаны искрящихся на солнце брызг, проносясь мимо полей, еще покрытых осевшим ноздреватым крупитчатым снегом, в сторону Звенигородской биостанции. Коллега согласился подвезти меня из дома прямо на ЗБС. Вместе с девочкой – ей было полезно побыть пару дней на воздухе. Собака лежала на заднем сиденье. Свернулась, примостив голову ей на колени. Уже скоро. Вот мы проезжаем мимо дачи. Где-то близко, совсем близко Трехдубовый лес. Фокси…
Вдруг – мат, и резко по тормозам. Что это?
Неторопливой рысцой, с достоинством крупного зверя, прямо перед замершей машиной дорогу пересекает лис. Матерый, в зимнем еще роскошном меху, он спокойно поднимается на отвал снега над обочиной и на мгновение замирает, глядя – нет, не на нас, – на простертое перед ним поле. Алый в лучах заката, он будто горит, а на снег ложатся синие тени.
Миг спустя он далеко на поле – как это может быть? Но вот видна только темная точка. Все ближе она к фиолетовой кромке леса – вот уж нет и ее. Пропала. Исчезла.
Водитель, еще ругнувшись, с досадой рвет вперед – но как же он восхищен! Какой зверь! Как великолепна жизнь! Вот она, весна! Пришла все-таки!
Да, пришла. Пришла моя весна. Мой первый после детства настоящий март. И все я вижу словно впервые: крупинки ноздреватого снега сверкают звездами, стволы придорожных ив уже не серы – они зеленеют, ожив от двинувшихся под корой соков, ветви лип фиолетовы, орешник розовеет, словно под темным загаром струится теплая кровь… И этот сырой, свежий ветер, и вот уже сумерки, и в темноте плывет над биостанцией, над оврагом, над верхушками елей страстный призыв сов: неясыти в брачном полете, и воздух бьется и вибрирует от совиного клича, будто кто-то колышет его ударами огромного веера…
Высоко стоит Орион, но в прозрачной тьме небес царит Венера. Она огромна, и свет ее чист, юн и безмятежен, словно это говорит с миром сама Любовь.
Спиной прислонившись к шершавой коре сосны, я смотрю на звезды – такие близкие, такие далекие – и не думаю ни о чем. Только тоскую и, тоскуя, радуюсь тебе: издали, издалека… Что за счастье! Какое горе! Какая судьба!
И этот лис – вдруг это был ты… Конечно, ты, кто же еще!
Нет, если серьезно, то это странно: сильный и красивый, немолодой уже, матерый зверь – куда он шел? В Трехдубовый лес, к Фокси? Неужели и она больше не одна?
И все же удивительно, что он появился так издалека. Откуда? Этого я не знала. Только одно я знала точно: зачем. И, может быть, еще: почему.
* * *
Автобус от железнодорожной станции в райцентре неторопливо шел по лесной дороге от деревни к деревне. Спешить ему было некуда. Остановок на маршруте до Макарьева – некогда оживленного торгового города на судоходной Унже, основанного насельниками древнего монастыря на крутом берегу, – становилось все меньше. Деревни вымирали, и некого было высаживать подле черных опустевших изб, в чьих подслеповатых глазах стекла так и застыли непролитыми старушечьими слезами.
