крови, идущей по одной оставшейся артерии. Ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать.
Через 90 секунд нейрофизиолог произнес: «Я не вижу сигналов от одной из ее ног». Я дал указание анестезиологам поднять артериальное давление и попросил врача еще раз посмотреть, что показывают его приборы. Несмотря на дополнительное давление и приток крови в сосудистую сеть, сигнал от одной ноги не появился, и спустя три минуты перестала реагировать часть ствола головного мозга. Некоторые из сигналов из головного мозга пациентки не доходили до своего пункта назначения. Именно поэтому пропал сигнал от одной ноги. Я понимал, что пациентка точно пострадает, но не знал, как сильно. Я также понимал, что своими действиями создал островки смерти внутри ее мозга, которые были ответственны не только за управление ногой. Я очень волновался из-за того, что мог задеть кластеры, связанные с умственными способностями, но ответ на этот вопрос мы могли получить только после того, как пациентка проснется после операции. Электроды и нейромониторинг не в состоянии предоставить такую информацию.
Члены семьи пациентки находились в больнице и очень волновались. Я сообщил им, что пациентка жива, но мы пока не знаем, как сильно она могла пострадать во время операции.
Только после того, как пациентка очнулась от наркоза, мы оценили нанесенный ущерб. Она не могла шевелить левой ногой, и ее левая рука была слабой. Внутренне я был готов к самому худшему. Я был очень рад тому, что она вообще пришла в сознание. Я понимал, что нам удалось сделать что-то новое — может быть, не идеально, но это был прогресс. Повреждение, полученное пациенткой, показало, насколько опасной была сама операция.
На некоторое время женщина была освобождена от боли. Гало-аппарат сняли, но она осталась прикованной к инвалидному креслу. Она умерла десять месяцев спустя, но до своей кончины смогла присутствовать на церемонии получения ее сыном диплома колледжа. Она и ее семья добились того, чего хотели. Ее родные были очень благодарны и писали мне о том, как у пациентки идут дела. После этой операции я получил повышение и обо мне заговорили светила нейрохирургии, то есть те люди, чье мнение в то время я ценил больше всего. Тем не менее мне было этого мало. Я считал, что в ходе операции оказался не на высоте на последнем этапе, в то время как до того все шло идеально. Я был уверен, что мог провести операцию лучше, чем у меня получилось. В душе я хронически не мог настроить себя на позитивный лад и спокойно воспринимать похвалу. Я пытался с этим бороться. Я был простым парнем, поразившим всех окружающих тем, что вообще попал в колледж. Потом я снова всех удивил — на этот раз тем, что меня приняли в медицинскую школу, хотя изначально в колледже мои оценки были далеко не блестящими. Потом у меня родился ребенок, и я фатально ошибся с операцией Карины, а где-то спустя год после этих событий почувствовал, что в душе поселилась ненависть к самому себе. Я бросил колледж, а потом вернулся к учебе. Это само по себе было достижением. Многие выпускники медицинских вузов звезд с неба не хватают, становятся обычными врачами и довольны своим социальным статусом, потому что слово «врач» хорошо звучит во время шапочного знакомства с людьми на вечеринке. Но я ставил перед собой амбициозные цели. Я попал в профессиональный круг, в котором царила жестокая конкуренция. Я не ценил того, чего добился. Я видел только тех, кто был вокруг меня на работе, видел браваду этих людей, и мне хотелось разрушить их фасад. Я мечтал о том, чтобы они признали мое превосходство в нашей области, в которой интеллект, бесспорно, был необходим, но недостаточен. Умение работать под давлением оставалось редкой способностью и считалось неоспоримым доказательством высокого профессионализма.
Мне всегда казалось, что меня недооценивают. Это чувство преследовало меня с самого раннего детства. Я понимаю, что против меня не вьются сети мирового заговора, но каждая мелочь, каждая заниженная оценка казались мне оскорблением. Бо́льшая часть того, что я делал в начальный период жизни, объяснялась желанием доказать окружающим, что они неправы и что им необходимо поменять мнение обо мне. Не то чтобы мне казалось, что я лучше или талантливее всех остальных, просто у меня было ощущение, что я не реализовал весь свой потенциал. Как ни странно, но наличие оппонента (реального или выдуманного) становилось для меня источником энергии и мотивации. То есть у меня в душе смешались нарциссизм и неуверенность в себе.
Это мой личный недостаток, не имеющий отношения к моему воспитанию. Это никак не связано с какой-либо травмой — их не было в моей жизни. Все дело заключалось во мне. Что-то внутри моего мозга, быть может в островке, заставляло меня определенным образом реагировать, и это мешало мне жить так, как я хотел. Мой мозг был одновременно пассажиром и водителем. Вот что интересно: мы — это наш мозг, но при этом мы выше нашего мозга. Это и создает наш ум, но он может побродить и вернуться, чтобы изменить наш мозг. Мозг — это единственный орган, который является самим собой и чем-то, что находится над ним, чем-то свободным, но при этом частично связанным, как воздушный змей. Он связан нейробиологией, но парит и танцует над ней. Мы — это думающая плоть. И это величайшая загадка вселенной.
Чтобы понять, как амбиции вызывают зависимость, схожую с наркотической, давайте рассмотрим нейрофизиологию азартных игр. Игроки не употребляют никаких запрещенных препаратов, но испытывают то эйфорию, то упадок духа и могут вести себя так же иррационально, как наркоманы. Азартные игры меняют химический баланс мозга. У истинной зависимости нет конечного пункта. В ней нет и высшей точки. Есть только жажда очередной дозы и ожидание следующего кайфа.
Моя зависимость была иной. Я нашел способ заставить токсичные и деструктивные стороны моей натуры приносить пользу. Или, быть может, мне просто хотелось в это верить. Я желал стать идеальным хирургом и доказать самому себе, что я не был посредственностью, которая умудрилась искалечить ребенка. Моя зависимость становилась сильнее, и я стал делать сложные операции, от которых отказывались другие хирурги. Даже зависимости, не связанные с употреблением препаратов, могут оказаться настолько сильными, что способны разрушать жизни и отношения с другими людьми — они становятся такими мощными, что им невозможно противостоять. Иногда я ощущал эйфорию, которую сложно описать словами. Это были ни с чем не сравнимые переживания, напоминавшие мне о
