лишь сокрушенно вздохнул.
— Игнат меня подставил. Стукач он. Я это давно понял.
Хорст усмехнулся.
— А почему сразу не сказал?
Ваньша всем своим видом изображал уныние.
— Собирался сказать, да не хотел выглядеть стукачом. А потом уже поздно было. Игнат на меня телегу погнал. Жидоморов поверил и меня приговорил. А теперь кто мне поверит? Вот здесь и прячусь. Спасибо, Татьянка пристроила.
Татьянка тоже вышла из квартиры и подошла к друзьям.
— Я узнала — Витаса в ментовке убили. Разбили голову в камере.
— Козлы!
Хорст поднялся.
— Мне пора.
Ваньша проводил Хорста до лифта.
— Ты можешь мне не верить, но я тебя прошу — опасайся Игната. Он не просто стучит. Он меня подставил, и тебя подставит.
Подошел лифт. Хорст собрался войти в кабину, но вспомнил о встреченных возле подъезда.
— А дядя Федор случайно не к Гершензону приходил?
— К нему. И Вадим с ним.
— О чем они разговаривали?
Ботаник развел руками.
— Не знаю, они в кабинете закрылись. Мы в это время на кухне чай пили. Мне кажется, что-то готовится.
Татьянка тоже подошла к лифту.
— Я больше к Жидомору в «Братство» не вернусь, — сказала она Хорсту.
Тот удивился.
— И куда ты денешься? Здесь тебе долго нельзя оставаться. Неспроста тут дядя Федор оказался.
Татьянка понизила голос до шепота, чтобы не услышали посторонние:
— У меня сестра двоюродная под Москвой живет в поселке «Дружба». Съезжу к ней. Понравится — останусь. Там место тихое.
Хорст ушел, охваченный сомнениями. Он вдруг почувствовал, что привычный, устойчивый мир его жизненных ориентиров дал трещину и заколебался. И в середине этого мира теперь стояла смешная девчонка Машка…
Крюков томился в отделе «Расизма и расовой дискриминации» от безделья и одиночества. Крамской с Волгиным болтались где-то по своим командировкам. А он один за всех отдувался. Хотя, откровенно говоря, особенно отдуваться ему не приходилось. Более того, в отсутствии начальства и конкретных обязанностей он находил немало приятного.
Опер посмотрел на часы. Без пяти одиннадцать, время, когда по мнению Винни-Пуха, пора чем-нибудь подкрепиться. Выбор — от буфета, который находился на первом этаже особнячка, до экзотических забегаловок типа японская «сушишечная» или итальянская «равиольня» на другом конце Москвы. Когда нечего делать, все близко. Было бы хорошее настроение, а оно у сыщика как раз было. Но недолго.
Все испортил телефонный звонок. Крюков все еще надеялся, что тот, кто звонит, попал «не туда». И ни фига не угадал.
— На проводе Смольный, штаб революции! — измененным голосом представился он.
— Крюков, ты? — на другом конце провода полковник Шабанов чуть не выронил трубку от изумления. — Я же звоню в эту… как ее? В отдел расизма и хрен знает чего.
— Говори, что у тебя. Я тут за главного.
— Вахтером, что ли? — расхохотался Женька. — Ладно, слушай. Тут негра грохнули, причем с особой жестокостью. Башку размолотили вдрызг. Тяжелым и очень тупым предметом. Чем-то похожим на твою голову.
Крюкову вдруг страшно захотелось есть. Аж в желудке заурчало. А тут какие-то негры.
— Говори короче, — попросил он. — Что за негр? Студент? Репер?
Но Шабанов не торопился. Наверно, гад, только что позавтракал.
— Негр не простой, — интригующе сообщил он, — а солидный, хоть и без документов. В галстуке-бабочке. Из Америки.
— Почему из Америки? — насторожился сыщик. — Как определили?
— По зубам. У него зубы классные. И дорогие. Такие только в Штатах делают, эксперты ручаются.
Опер знал одного негра в галстуке-бабочке. Вернее, знал того, кто его знает. Но он был профессионалом, а потому первым делом постарался сачкануть.
— Если труп из Америки, отправь его фээсбэшникам.
— Пробовал, не берут, — признался полковник. — Дело, говорят, не государственное. А им террористов ловить надо.
Крюков сделал вид, что снова ничего не понимает.
— Ну, тогда сам и раскрывай. А я-то тебе зачем?
— Протокол подписать. Теперь все, что на расовой почве, ваша бригада визировать должна.
— Ты же мою подпись знаешь. Возьми и сам изобрази закорючку, — посоветовал опер.
Наученный горьким опытом, опер положил трубку и собрался исчезнуть, но подлый телефон зазвонил снова. Желудок отозвался бурей недовольства.
«Так ведь и язву можно заработать или гастрит», — с беспокойством подумал сыщик.
— Чаво надо?! — рявкнул он в трубку.
— Игнат это, — голос собеседника звучал глухо. — Слышь, начальник, нужно срочно увидеться. Козел этот, Хорст, вокруг меня круги нарезает. Боюсь, он что-то подозревает. А такому, как он, убить — два пальца обсморкать. Мразь фашистская! А у меня информация ценная, слить надо.
— А я выступаю в роли сливного бачка? — Крюков даже немного развеселился. — Ладно, давай через двадцать минут у входа на рынок Мусы.
Сейчас главным для него стало как можно быстрее и дальше уйти от телефона. А там, вне стен этого дурацкого кабинета, можно найти много еды, причем прямо на улице. А на рынке! За это время можно съесть очень много.
Положив трубку, сыщик чуть ли не бегом бросился вон из кабинета и в дверях столкнулся с входящим в кабинет Крамским.
— С ума сошел? Куда несешься? — удивился начальник.
— Тороплюсь, у меня встреча с агентом! — крикнул ему на прощанье сыщик, исчезая за изгибом коридора…
Хорст выследил Игната там, где и ожидал встретить, возле рынка Мусы. Он прохаживался вдоль внешних торговых рядов вместе со своим новым другом — Дыней.
Разговора их Хорст, разумеется, слышать не мог, но, судя по всему, Игнат убалтывал Дыню на какое-то серьезное дело. Дыня всем видом выражал недовольство, вероятно, предложение казалось ему опасным. То ли риск слишком высок, то ли оплата слишком низка. В итоге они не договорились. Дыня увидел Мусу и направился к нему.
«Жаловаться на беспредел», — предположил Хорст.
Игнат тоже развернулся и пошел в сторону шашлычной. Несмотря на довольно прохладную погоду, столики с улицы еще не убрали. За крайним сидел знакомый Хорсту опер. Они на пару с ним отмахивались от черных на пустыре. Игнат подошел к оперу и присел на свободный стул.
Хорст слышал, что за ценные сведения менты угощают своих стукачей водкой и закусью, а то и деньжат подбрасывают. Игната мент угощать не торопился. Наоборот, слушал его с раздражением.
Хорсту и в голову не могло прийти, что разговор у опера со стукачом шел именно о нем.
— Это Хорст, — убеждал Игнат сыщика. — Он и черномазого замочил, и корешка своего Витаса, чтобы тот его не заложил.
— Зачем? — Крюков старался как можно тщательнее пережевывать хорошо прожаренное мясо.
— Откуда я знаю? — таращил для убедительности глаза Игнат. — Надо его в камеру забить, а там он все скажет.
Игнат несколько оживился, обнаружив, что опер вроде бы заинтересовался его
