Сара приложила ладонь к щеке и ощупала десну кончиком языка. Сквозь вездесущую завесу тупой боли прорвался острый спазм. Она застонала.
– Что? – Гэвин продрал глаза.
– У меня зуб болит, – ответила Сара. Говорить было больно, но после этих слов она
осознала, что боль просто невыносимая.
– Парацетамол хочешь?
– Я хочу к зубному! – рявкнула она, преодолевая спазмы и поддерживая челюсть, чтобы было легче говорить.
Это и есть самое плохое в боли подобного рода: как только признаешь ее существование, она все соки из тебя вытянет.
– Так… Ага… – Гэвин поднялся. Точно, зубная боль, вспомнил он, Сара говорила про нее вечером. Тогда можно было потерпеть, зато сейчас, наверное, боль усилилась. – Ща поищу телефончик. Придется к какому-нибудь барыге из неотложки, сегодня ж воскресенье и все такое.
– Мне просто надо к зубному, – простонала Сара.
Гэвин присел на стул и принялся листать телефонный справочник. Под руку попался листок из блокнота – чьи-то номера, какие-то загогулины и надпись большими буквами в жирной рамке: “ПОКОРМИ СПАР-КИ”. Мамин кот. Точно, он обещал его покормить. Бедный засранец, наверное, уже оголодал.
Он набрал номер, отысканный в справочнике, и толстенный том захлопнулся. Кот, изображенный на обложке, смотрел на Гэвина осуждающе, словно порицая его.
На том конце провода раздался голос.
Саре подумалось, что Гэвин выглядит довольно странно: сидит голый и разговаривает по телефону с дантистом или регистраторшей. У него был обрезанный член. Сара впервые спала с парнем, у которого был обрезанный член; вообще-то она впервые видела обрезанный член. Захотелось поинтересоваться, почему Гэвин сделал обрезание. По религиозным соображениям? По медицинским? По соображениям гигиены? Или из-за секса? В журналах пишут, что обрезанный член больше нравится женщинам, но она сама разницы не почувствовала. Надо спросить… Больно!
Черт, как больно!
Гэвин все еще говорил по телефону:
– Да, это срочно. Нет, не подождет.
Сара подняла голову и почувствовала, что ей начинает нравиться Гэвин, его позитивный настрой, отсутствие колебаний и то, как он ставил ее интересы на первое место. Она попыталась как-нибудь выразить свою благодарность, но никак не могла поймать его взгляд. К тому же ей на лицо упали волосы.
– Так, Драмсхью-Гарденс, двадцать пять. В двенадцать часов. А пораньше нельзя? Так… Ладно, спасибо.
Он положил трубку и посмотрел на Сару:
– Примут через час, в Нью-Тауне. Парень на телефоне сказал, что раньше не получается. Если выйдем прям щас, успеем в “Муллиганз” стаканчик пропустить. Может, выпьешь парацетамольчик?
– Не знаю… Ну ладно.
– А ночью от таблеток не отказывалась, – рассмеялся Гэвин.
Сара попыталась улыбнуться, но было слишком больно. Она все же сумела выпить таблетку, и они направились вниз по улице. Девушка двигалась мрачно и целеустремленно, а Гэвин подстраивал под нее свой упругий шаг.
Они шли по улице Кренотер. Яркое осеннее солнце пронзало их глаза. Гэвин посмотрел на вывеску. Кренотер – Хрен-натер. Хотя название улицы звучали не совсем так, Гэвин ощутил, как саднят гениталии. Да уж, точно Хрен-натер. Он взглянул на девушку, которая отняла руку от щеки. Сара выглядела просто охуительно. Ему даже не надо было смотреть на ее сиськи или задницу, хотя они тоже были охуительными, в этом он ночью успел убедиться. Сейчас Гэвин был поглощен самой ее сутью. Когда видишь суть, а не представляешь себе отдельные составляющие, думал Гэвин, вот тогда точно можно сказать, что влюбляешься. Блин, когда только успел? Может, пока говорил по телефону? В этих делах никогда не угадаешь! Мать твою. Сара!
Сара…
Гэвину хотелось позаботиться о ней, помочь. Просто быть рядом. Ради нее. Гэвин плюс Сара…
Может, стоит взять ее за руку? Но не бежит ли он впереди паровоза? Черт, он ведь только что как только ее не ебал! Так почему бы не взять ее за руку? Что творится с этим гребаным миром, какими же извращенцами мы сделались, если взять за руку приглянувшуюся тебе девицу сложнее, чем поставить ее на кушетке раком и хорошенько отодрать?
И зачем он предложил пойти в “Муллиганз”? Там ведь будет вся шайка – тусуются, гудят, некоторые опять таблетки покупают. Кто-то наверняка торчал в баре “Баундари” аж с пяти утра. Гэвин попытался отстраниться от растущего чувства неловкости и постарался убедить себя, что у него и так есть наркотик, который ему необходим – полностью натуральный наркотик любви. Но недовольство только возрастало. Оно никуда не девалось. Совсем как зубная боль. Неужели он и впрямь такой подонок, что заявится с ней в “Муллиганз”, как будто желая похвастаться? Я ТОЛЬКО ЧТО ТРАХНУЛ САРУ МАКУИЛЬЯМС! Нет, дело-то не в этом. Ему просто хотелось, чтобы весь мир увидел: они – пара. А на самом деле? Что об этом думает Сара?
Может, все-таки стоит взять ее за руку? Просто взять и все?
“Зубной-зубной-зубной”, – думала Сара. Путь, который необходимо пройти, улицы, которые придется пересечь, чтобы сузить ужасающий зазор между болью и облегчением. Впереди их ждала неприятная кольцевая развязка, наглухо забитая машинами. Сара не знала, справится ли она, сможет ли перейти на ту сторону. Казалось, машины, то замедляя, то ускоряя ход, играют с ней в кошки-мышки, бросают вызов: а ну-ка, перейди! Они спустились к развязке с крутого склона… И моментально перешли дорогу. Воскресенье. Движения почти не было. Затем Принцесс-стрит, дальше – “Муллиганз”. Нет, в “Муллиганз” идти ни к чему! Какого хрена она согласилась? Но там ведь будут Луиза с Джоанной. Подруги все-таки. Ладно, тогда в “Муллиганз”.
Гэвин ухватил ее за руку. Что он там себе вообразил?
– Ты как? – спросил он.
Участие было написано на его лице широкими штрихами: словно постарался карандаш, зажатый в детском кулачке. Саре всегда нелегко было видеть выражение искренности на лицах мужчин, которых она не успела узнать достаточно хорошо. В Гэвине была какая-то открытость, быть может, слишком наигранная, но происходила она не из фальши, а оттого, что он так и не привык выражать свои чувства и… АААААА!
Спазм боли, настоящей боли. Сара вцепилась в Гэвинову руку.
– Держись, мы уже почти пришли. Хреново тебе, а? – спросил он.
Еще бы не хреново. Заткнулся бы уже. Как же он неуместно выглядит, абсолютно все его действия совершенно неуместны. И друзья его неуместны. Его друзья.
Он в последнее время совсем не видел Рентона (Рентона вообще никто давно не видел), не так часто пересекался с Бегби (ну и зашибись), с Дохлым, Нелли, Картошкой или Вторым Призером. Крепко сколоченная компашка друзей-приятелей распалась, каждый стал героем собственной психологической драмы. Так всегда и бывало. Но насколько же они не в кассу. У старшего эксперта в министерстве по вопросам занятости таких друзей быть не должно. Просто эксперт, может, и позволил бы себе с ними водиться до поры до времени, пока не определит свою нишу, но для старшего эксперта такое непозволительно. Ни у одного старшего эксперта ни разу не было дружка вроде Картошки Мерфи. Нет, ему в жизни не стать старшим экспертом, с его-то связями, хоть он их давно разорвал! Да, порочащие связи оставили на нем свою метку. Связи давали о себе знать: из-за них он слишком много пил и в понедельник являлся в сиську пьяный. Но добивал его вторник. Понедельник можно как-нибудь пережить, пока задор до конца не выветрился, особенно если картину уик-энда расцвечивали наркотики, но во вторник всегда приключался жесткий отходняк. А такое замечали. Всегда замечали. Еще бы, искусству замечать такое учились долгие годы. В этом искусстве – их raison d’etre, смысл существования. Такие дела – не стать ему старшим экспертом. Может, не стоило всю жизнь пьянствовать по выходным. Можно было завязать, как все люди, с горечью думал Гэвин.
