— Только пар и темную тень. Клянусь, это правда, ради всего святого!
Гроувс поворчал:
— В прачечной вы говорили мне, что до моего прихода спали.
— Это не совсем правда, — призналась она. — Но вы должны верить мне теперь!
И на какой-то момент Гроувс почти поверил — конечно, ее раскаяние прибавляло ему сил, — но все-таки отмахнулся, равнодушно вздохнув.
— Все это прекрасно, — сказал он, опустив руки и убрав их за спину. — То вы — пустая балаболка, которой почти нечего сказать, то призываете всех святых и стоите белее снега, Так что же, милочка? Покажите ваше истинное лицо, чтобы я поверил вам.
Эвелина сокрушенно покачала головой:
— Я очень расстроилась, что вы мне не поверили, — вот вам правда. А мне было так трудно прийти сюда и все рассказать.
Он засопел.
— Трудно? Почему же трудно говорить правду?
— Для этого нужно возвращаться в прошлое.
— В ваши сны?
— Вообще в прошлое.
Гроувс двинулся в сторону, и луч фонарного света ударил ей в лицо как кинжал. Она вздрогнула и отпрянула в его безопасную тень.
— Скажите-ка, когда вы родились? — спросил он, вспомнив о своей неудаче в архиве.
— Я не помню.
— Вам должны были сказать.
— Часть моей жизни… не ясна.
— Кто был ваш отец? Ваша мать? В ней шла какая-то борьба.
— Я не помню. Но…
— Откуда фамилия Тодд?
— Кто-то… кто-то мне сказал, что это моя фамилия. Но пожалуйста…
— Кто?
Она пожала плечами и выдавила:
— Кто-то… в сиротском приюте.
Сиротский приют. Гроувс почувствовал, как его мускулы опять напряглись.
— Вы из сиротского приюта?
Она смущенно взглянула на него:
— Да… Кажется, да.
Гроувс не выдал себя.
— Из какого?
— Это был приют в Фа… Фаунтенбридже. Но прошу вас, это не…
— Пансион для неимущих девиц в Фаунтенбридже?
Гроувс знал о нем еще по тем временам, когда совершал обходы, — отвратительное черное здание, таинственно сгоревшее в конце 1860-х годов.
— Да, но…
— Когда вы там жили?
Она заметалась.
— Моя… моя семья забрала меня.
— Какая семья? Вы говорили, что сирота.
— Моя семья.
Он видел, что она виляет или опять врет; слегка приподнялся на мысках и снова опустился на пятки.
— Вы никогда не говорите правду, сударыня?
— Я не лгу, — сказала она.
— Когда вы вернулись в Эдинбург?
— Два года назад.
— Почему?
— Мне казалось, так нужно.
— Почему?
Он почти загнал ее в угол.
— Это моя родина.
— Что вы делали, когда вернулись?
— Делала спички. Потом мыла посуду в «Белл энд Кэндл». Но…
— А еще?
— Шила. Потом Артур Старк дал мне работу и…
— А что насчет профессора Смитона? Вы что-нибудь для него делали?
— Нет.
— Вы вообще его не знали?
— Нет.
— А полковник Маннок?
— Нет, нет.
— А смотритель маяка по имени…
— Нет! — крикнула она. Перед ним вдруг опять стояла ведьма из прачечной, она готова была вцепиться ему в волосы. — Я не знаю никакого смотрителя маяка! — сказала она сквозь зубы. — И я здесь не для этого!
Довольно долго тишину нарушало лишь тиканье часов главного констебля, которые заводились на восемь дней.
Эвелина, кажется, поняла, что сорвалась не вовремя; задрожала как лань и, извиняясь, затрясла головой.
— Я видела еще одно послание, — прошептала она, качаясь вместе со спинкой стула.
— Да? — Гроувс воспользовался этой возможностью и снова решительно скрестил руки. — И какое же?
— Другое послание.
— Французское? Мы уже…
— Нет-нет, раньше, то, о чем я говорила. Я очень постаралась и вспомнила сон.
Гроувс молчал; за дверью послышался скрип, и он понял, что после вспышки Эвелины они стали говорить гораздо тише, почти шепотом, и Прингл, несомненно, забеспокоился.
— Это ваше послание было возле тела профессора Смитона? — почти прокричал он.
Она кивнула:
— Я видела слова, нацарапанные на стене.
— На какой стене?
— На стене около тела.
— Я все осмотрел. Там не было никаких слов.
— И все-таки я утверждаю, — настаивала Эвелина, — что видела послание.
— И что же в нем было?
— Я точно не разобрала, но это латынь.
Гроувс осмелился на презрительный смешок:
— Псс! Может быть, вы сами его написали!
— Я этого не делала. — Эвелина посмотрела на него сверкающими глазами. — Это не все, — смущаясь, быстро прибавила она. — Мне кажется, я догадываюсь, кто убийца.
Гроувс колебался.
— Вот как? — сказал он, но при этом подумал: а может, эта сумасшедшая действительно сейчас откроет ему тайну.
— Я не могу сказать, что узнала его, но теперь точно знаю, что видела его раньше.
Гроувс отмел эту возможность:
— Глупости.
— Это фонарщик, — заявила она.
Гроувс мигнул.
— Кто?
Она отпустила стул.
— Фонарщик, точно.
— Фонарщик?
Она кивнула. Гроувс решил на всякий случай копнуть:
— Какой фонарщик?
Этого она не знала.
— Если вам это еще не бросилось в глаза, в Эдинбурге много фонарщиков, — заметил он.
— Не знаю, почему я так в этом уверена. — Она чуть пошатнулась, как будто ей стало дурно.
— Может быть, вам только так кажется?
— Нет, я уверена.
— И вы можете описать этого фонарщика?
— Нет.
— Вообще ничего не можете о нем сказать?
— Нет.
— Его имя? Лицо? Участок?
— Ничего, — сказала она, подняла глаза, и ее взгляд потерялся где-то у него за плечом.
Обернувшись, Гроувс увидел, что она смотрит на фонарь с Фишмаркет-клоус, и вдруг понял и с восторгом ухватился за эту мысль: ее новое откровение — спонтанная выдумка. Она опять играла с ним, а зачем, по-прежнему было неясно.
