хочу. Он это знает. Нужно просто знать, как с ним обходиться. А что Хеши и Конни обо мне рассказывают?
Хог: Хотите послушать записи?
Дэй: Нет, подожду издания в мягкой обложке[49].
Хог: Я так понял, вы тогда практически сорвались с катушек.
Дэй: Да какое там практически, именно что сорвался. Работа. Выпивка. Таблетки. Девочки. Но я тебе вот что скажу: знаешь, что тогда больше всего гнало меня вперед? Страх. Страх, что все это исчезнет и я окажусь ровно на том месте, с которого начинал перед войной. Так что я давил и пер вперед. Меня стали называть Маленький Гитлер. Ругали меня последними словами у меня за спиной. Ну да, я стал участвовать в написании сценариев — мне ж все это произносить. И да, я хотел, чтобы мое участие отметили, — а кто бы не хотел? И да, я хотел, чтобы мне платили больше, чем Гейбу, — почему бы и нет? Я сидел целый день на съемках, спорил со сценаристами, добиваясь, чтобы все вышло как следует, а он играл в гольф. Или записывал альбом у меня за спиной. Говорили, что я платил многим своим ребятам. Чушь! Я просто помогал молодым сценаристам. Трое из них потом получили «Эмми». Говорили, что у меня потребность окружать себя шестерками. Чушь! Что, я не имею права сам выбирать себе друзей? Стоит какому-нибудь придурку получить свою колонку в газете, и он уже мнит себя психоаналитиком. Считает, что вправе тебя осудить. Я воплощал американскую мечту. Что в этом плохого? Ну да, я построил огромный дом. У меня было двенадцать машин. И много обуви. И что? Я на них заработал. Я никому не сделал ничего плохого. Я никого не осуждал. А они меня осуждали! Говорили, что у меня раздутое эго. Что я чокнутый. Что я не в состоянии ужиться с Гейбом. Ну да, мы с Гейбом ругались. А кто не ругается? Эббот и Костелло ругались. Братья Риц ругались. Мартин и Льюис, черт возьми, тоже ругались. Если речь о чем-то важном, люди всегда ругаются. Легко уживаться, когда оба в заднице. Никаких проблем! Сидите оба нищие и соглашаетесь по всем вопросам. Каждый сукин… (Пауза.) Извини, Хоги. Похоже, мне не хватает только пары железных яиц.
Хог: Это на следующий день рождения.
Дэй: А эвкалипт отлично смотрится за окном. Мне нравится сидеть и на него смотреть.
Хог: Я рад.
Дэй: Ну и потом, мы с Гейбом не всегда ругались. Особенно поначалу. То наше первое турне, после выхода «Первого парня»… Публика с ума сходила. Они лезли на сцену. Тусили возле отеля, ждали, пока мы выйдем. Приходилось маскироваться, чтобы проскользнуть мимо них. Один раз я оделся как Марлен Дитрих. Какой-то коммивояжер полез ко мне в лифте, я его отлупил сумочкой. Гейб одевался стариком — седой парик, тросточка. Было весело. Но веселее всего было в Вегасе. В Вегасе мы всегда развлекались на всю катушку. Никаких жен. Рулетка, выпивка, девочки. Мы поднимались в номера и отрывались вовсю. Творили все, что только можно и нельзя. А на сцене мы были просто великолепны. Мы придумывали новые номера — про детство, про отцовство. И за что бы мы ни брались, все у нас получалось. Фильмы шли один за другим. «Продавцы содовой». Потом «Воз сена». «С корабля на берег». Все шло как надо. Но только не дома. Лорейн бросила Гейба. Конни жаловалась, что я редко бываю дома, что ей одиноко и она чувствует себя ненужной. И Ванду я редко видел. Я ее обожал, мою золотую малышку. Она была такая хорошенькая, такая хрупкая. Я боялся, что если ее слишком крепко обнять, то она сломается. Мне хотелось чаще с ней бывать.
Хог: Поэтому вы и согласились делать телепередачу в Нью-Йорке?
Дэй: Ну да, чтобы дань заплатить. Я задолжал налоговой службе. Если у меня были деньги, я их сразу тратил, чего уж там. А Лорейн выбила просто фантастические алименты от Гейба. За это шоу нам заплатили целое состояние. Мы при этом и цента этих денег не увидели, ни я, ни Гейб. Но я в глубине души был уверен, что, пока ты не завоюешь Нью-Йорк, это как бы не настоящий успех. А те комики, которые с успехом выступали по телевизору — Сизар, Берл, — их критики гораздо серьезнее воспринимали, чем нас с Гейбом. Мы считались низкопробными. В общем, где-то году в пятьдесят первом нам предложили делать комедийное варьете для «Лаки Страйк»[50] на канале Си-би-эс. Шанс был потрясающий, так что мы вернулись на восток и завоевали Нью-Йорк. Мы с этим шоу невероятные вещи делали. Лучше Бродвея, и каждую неделю что-то новое. Рейтинги были высокие. Только вот критики нас все равно ненавидели.
Хог: Оно вживую шло?
Дэй: Да, никаких пересъемок. Представляешь, какое давление? А знаешь, где мы снимали? В том самом театре на Западной Пятьдесят третьей, куда нас армия послала, когда мы выступали в «Теперь ты в армии». И следующие четыре года этот театр был для нас как дом родной. У нас были номера в «Уолдорфе», мы туда приходили поспать пару часов, но жили мы в театре. Я до сих пор горжусь тем шоу. У нас работали самые лучшие мастера. Главным сценаристом был Гуди Эйс. Мы его сманили от Берла. Потом мы еще наняли Джона Гранта, когда он разошелся с Эбботом и Костелло. Сельма Даймонд тоже для нас писала, упокой, Господи, ее душу. Я купил первый комедийный скетч, который Вуди Аллен продал на телевидение, — про парня, задвинутого на своей мамочке, который ходил к женщине-психотерапевту, да и влюбился в нее. Пегги Касс там обе роли играла. Просто помереть со смеху. У нас была такая труппа! Мы с Гейбом, Пегги, Дик ван Дайк — он тогда был совсем мальчишкой, — Фредди Гвинн, Морти Гаити, упокой, Господи, его душу. И приглашенные звезды тоже потрясающие. Бэзил Рэтбоун. Рональд Коулман. Помню, один раз у нас выступали Чарльз Лоутон и Эльза Ланчестер, и мы их заставили разыграть с нами сценку про детский сад, где все ползали на четвереньках. И певцы у нас тоже выступали. Этель Мерман, Патти Пейдж. Гейб иногда пел с ними дуэты. Если получалось, мы вставляли их в сценки. Что мы творили! Круто было. У нас был заданный формат, но шоу-то шло вживую. Где-то посередине формат отправлялся ко всем чертям. Пару раз у нас заканчивалось время посреди сценки. Митч Миллер, дирижер оркестра, начинал исполнять
