исследованиям психолога Ника Хаслама из Мельбурнского университета, а также ещё и научным изысканиям антрополога Дорса Амира, направленным на изучение того, насколько человек терпим к состоянию неопределенности в своей жизни, то с уверенностью можно сказать, что личность – это в первую очередь продукт среды, в которой вырос, и живет тот или иной индивид, и лишь во вторую очередь, набор определенных генетический характеристик, доставшихся каждому от его прародителей. Другими словами, если одного и того же человека поместить в абсолютно разные среды существования, и растить там, то в итоге мы получим двух абсолютно разных людей, с разными желаниями, и с различными жизненными целями, которые могут меняться вплоть до знака на противоположный.
Таким образом, оказавшись в одиночку в Италии, Глеб очутился в чужой для него координатной системе, в которой не было ни единого привычного ему опознавательного знака. Все что теперь окружало нашего путешественника, дома, люди, флаги, обрывки фраз, были для него будто из параллельной вселенной, в которой сам себе он стал казаться лишним, неуместным, подобно инопланетянину, высаженному на планету Земля.
– «Всё, что я сейчас делаю, похоже на какой-то никому не нужный «сюр»», – думал Глеб, шагая под палящим солнцем Милана, – «Зачем я здесь? Хожу-брожу по не знакомой мне стране, без денег, без друзей, и снимаю сам себя на камеру. Со стороны, наверное, все это выглядит, как полный идиотизм. Собственно, так оно есть. Идиотизм в чистом виде. И почему я этого раньше не замечал, скажем в Москве?»
Когда планы рушатся, и на корабле логики возникает неуверенность в том, что ты делаешь, и куда движешься, то под её воздействием, всё человеческое существо старается ухватиться за любую возможность, за что-нибудь хорошо знакомое, что даст снова ощущение твердой земли под ногами. Таким причалом может быть кто, и что угодно, от мата командира, поднимающего свой взвод в атаку, до дикорастущей в чистом поле алычи, напоминающей детство. Сама точка опоры, здесь абсолютно не имеет никакого материального значения, она может быть какой угодно. Важно лишь, чтобы эмоциональный символ, который она олицетворяет, и за который хочет ухватиться засуетившаяся душа, был той знаком, а значит, он должен быть сформирован и присвоен в той же среде, и культуре, в которой и сложился человек. Беда нашего путешественника заключалась в том, что в славном городе Милане, ухватиться душой ему было абсолютно не за что, и не за кого.
Глеб остановился, глотнул воды из пластмассовой бутылки, и, вдалеке, на фасаде здания увидел огромный зелено-бело-красный флаг Италии. Идти было абсолютно все равно куда. Наш путешественник стоял в какой-то части улицы Брера, а в какой именно, он и сам не знал. Ориентируясь на флаг, как на маяк, Глеб пошел вперед, и, достигнув своей точки назначения, он увидел, как на противоположной стороне улицы, под арку, что была спрятана в плотной стене домов, зашла компания молодежи, с перекинутыми через плечо прямоугольными папками-этюдниками, неотъемлемыми атрибутами, как начинающих, так и опытных художников. Подойдя ближе к арке, Глеб обнаружил, что за ней скрывается прохладный дворик, в котором, вполне себе, можно было укрыться от изнуряющей жары.
Дворик оказался весьма внушительных размеров, и по своему устройству напоминал римский перистиль, окруженный по периметру высокими колоннами, которые стояли здесь в два яруса, друг над другом. В центре всего этого убранства возвышалась статуя Наполеона. Непонятно как здесь оказавшийся Бонапарт, подобно античным императорам, в чем мать родила, стоял на постаменте с копьем в руке, и в накинутом на плечо мраморном плаще.
Как следует изучив Наполеона, Глеб прогулялся вдоль колоннады, и затем, приземлив в ноги свой рюкзак, присел на бордюр, облокотившись при этом спиной о прохладную каменную скамейку без спинки.
Сидеть было хорошо и спокойно. Место, в котором оказался наш герой, покоряло своей древней атмосферой, уходящей корнями не то в средневековье, не то в эпоху возрождения. Как выяснилось позже, сам не зная того, Глеб забрел в знаменитый дворец Брера, в котором когда-то был иезуитский колледж, а ныне, здесь расположилась миланская академия художеств, о чем не трудно было догадаться по обилию молодежи, которая, то и дело, сновала по центральной дорожке в оба направления мимо статуи Бонапарта.
Студенты были повсюду. Они захватили как периметр дворика, так и второй ярус колоннады, что нависал над ним. Кто-то сидел, так же, как и Глеб, на бордюре, кто-то на ступеньках лестниц, а одна, достаточно многочисленная группа парней и девушек, толпилась у огромных монастырских ворот, что были здесь вместо входных дверей в здание.
Немного отдохнув, Глеб встал с земли, накинул свой рюкзак себе на плечи, и, затем, пристроившись к потоку студентов, что шли мимо статуи Наполеона, вместе с ними прошел внутрь довольно темного помещения академии, изнутри напоминавшей пещеру.
Как только Глеб оказался за входными дверьми академии, поток студентов сразу же моментально рассосался в разные стороны, предоставив нашего путешественника темноте. Доставать из рюкзака камеру здесь не имело никакого практического смысла. Для видеосъемки было стишком темно. Коридор, по которому перемещался наш герой, не имел окон, и был освещен лишь местами. Желтый свет, идущий от тусклых светильников, что были закреплены под монастырскими сводами, никакого практического эффекта не давал, и напоминал подсвеченный клуб тумана, облаком случайно застрявший где-то высоко под потолком. Кроме того, на некоторых, причём довольно продолжительных, участках пути, света не было вовсе, а были лишь темные людские силуэты, которые проносились мимо Глеба, ориентируясь в пространстве известным только им образом.
– «Я бы совсем не удивился,» – подумал Глеб, увернувшись от очередной бегущей человеческой тени, – «Если бы здесь, сейчас, из-за какого-нибудь угла, вдруг, выглянул актер Виктор Авилов с горящим факелом в руках, и своим глубоким баритоном предложил бы мне проследовать за ним.»
Глеб дошел до одной студенческой аудитории, с распахнутыми настежь дверьми, из которых, в коридор поступал плотный поток света, затем растворявшийся в кромешной мгле этого старинного здания.
– «Все-таки окна здесь кое-где есть», – подумал Глеб, прячась у стены, в темной половине коридора, до которой свет так и не смог добраться.
Всё помещение ученического класса в обзор Глеба не попадало. Комната была слишком большой, а дверной проем из которого шел свет, наоборот, но это обстоятельство ни коим образом не смущало нашего путешественника, а только подстегивало его любопытство, так как приходилось по небольшой части увиденного, в воображении, достраивать всю картину до общего целого.
Через открытую дверь, на первом плане, у окна, Глеб увидел группу студентов, которые, громко чирикая, будто стая воробьев, сбились в кучу вокруг преподавательского
