Иди с детьми за грибами, пока жарко не стало.
— Маринка, лентяйка, немедленно вставай, за грибами идем.
Единственный нормальный человек на этой даче, да и тот дедушка. Выпроводили их с Маринкой и Мишей в лес. Антонина Егоровна заснула в гамаке, на который целилась Маша. Бабушка занялась посудой, а Маша, для очистки совести предложив свои услуги и получив отказ, разложила одеяло под дальней яблоней и бросилась на него. Кисло пахло травой и яблоками. Ни-че-го она не будет делать. Ни за что. Слабый ветерок гасился в траве, становилось жарко, она разделась. Бабушка подошла, села рядом.
— Бабушка, откуда этот Миша?
— Правда, хороший парень?
— Он у вас лечится?
— Зачем ему лечиться? — сухо сказала бабушка. — Он здоровый.
Обиделась за своего Мишу.
— Почему же вы так с ним разговариваете?
— Я с ним, как со всеми, разговариваю.
— И вы всем так безбожно врете?
— Маша, что ты говоришь?
— Кафель-то он вам испортил. Зинаида с таким трудом его доставала.
— Как испортил? Он хорошо сделал. Почти как специалист. На тебя не угодишь.
Маша подозрительно посмотрела на бабушку. Та искренне сердится.
Да, можно и так. Жаль, что как бабушка, ей не быть. Она не Шаранова. Она Шубина. Закрыла глаза, задремала, и, может быть, сон приснился, а может быть, и не сон, качало, как в лодке, в мужских руках. Услышала шум машины, голоса, едва успела натянуть юбку и влезть руками в рукава блузки, появились ребята.
— Вы сегодня второй раз меня разбудили, — благодарно сказала она.
— С нами только свяжись, — подтвердил Толик.
— Вы же, кажется, собирались какие-то стены покрасить.
— Непременно бы покрасили, если бы нашли, — сказал Рокеев.
— Стены, оказывается, километров за семьдесят отсюда, — пояснил Саня, — у рокеевских «Жигулей» точность попадания по адресу плюс-минус семьдесят километров. Так что мы даже полы не стали стелить.
— Тем более что доски для этих полов лежат там же, где стены, — сказал Толик.
— Я пообещал им, что Шубины знают грибные места, — сказал Рокеев. — Надо же хоть часть программы выполнить.
— Мне нельзя без грибов, — сказал Саня.
Толик уставился на дом и сказал:
— О, стены! Я хочу красить.
— Пусть он красит, а мы пойдем за грибами, — предложил Саня.
— Вы такие красивые, — сказала она, — надо вас бабушке показать.
Бабушка мыла под краном картошку, не подозревая о вторжении. Испугалась.
— У нас же на них даже хлеба не хватит!
— Они, я думаю, все с собой привезли, — виновато сказала она. — Только бы картошки побольше. Они много едят.
— Может быть, у них случайно и оливковое масло есть?
— Это вряд ли, — сказала она. — Бабушка, я их в лес поведу, вы тут без меня справитесь, а? Им обязательно надо грибы домой привезти.
— Давай, Маша, иди. И ты, пожалуйста, последи, чтобы они с Мишей поосторожнее. Он пугливый, испугается — совсем ко мне приходить перестанет, а у нас с ним только-только начало налаживаться. Скажи, чтобы кафель похвалили.
— А где тут эти штуки-то растут?
— Грибы? Леша всегда за тот вон лесок ходит.
Антонина Егоровна приковыляла к крыльцу, воевала со своей ногой, заставляла ее подняться на ступеньку, запыхалась. Маша помогла.
— Там какие-то приехали на машине, — сказала Антонина Егоровна.
— Это наши знакомые, Антонина Егоровна.
— На машине. Красная машина. Пусть бы они меня домой отвезли. Я заплачу.
— Никуда я вас не отпущу, — сказала бабушка и пошла здороваться.
И было-то всего десять часов. На свете много красот… Пошли в лес собирать грибы для Саниной жены. Поаукали, разыскивая дедушку с Маринкой в сквозном сосновом бору, всласть наорались, бродя по скользким от бурой хвои холмам. Потянуло свежим ветром, и бор кончился, далеко открылось небо, перед ними в плоской низине была старая вырубка, густо заросшая голубоватыми елочками и тонкими березками.
— Вот где боровики, — сказал Саня.
— Смотри, какой боровик, — сказал Толик. — Точь-в-точь мухомор, даже шляпка красная с белыми кружочками.
Саня пнул «боровик» ногой.
Разбрелись по лесу, и тут случилось великое событие, не слишком оригинальное как по замыслу, так и по исполнению, и даже не слишком неожиданное, по крайней мере до вчерашнего вечера, когда вдруг позвонил Рокеев и предложил место в своей машине для нее и Маринки. Событие это созрело, когда не слышны стали голоса Толика и Сани, а она и Рокеев молчали и молчали, и уже никакая сила не могла заставить ее говорить, и Рокеев взял ее за руку, она оглянулась, он обнял и поцеловал ее в губы, и она даже, кажется, ответила, вполне может быть, что ответила, такая началась вдруг неразбериха.
И еще нелепее — в этой неразберихе ей то ли показалось, что Рокеев ее не понял, то ли показалось, что она совсем не то имела в виду, и надо было выяснить, что же она имела в виду, в общем, она почувствовала какое-то недоразумение, высвободилась и пробормотала что-то весьма несуразное, что-то вроде «Ну вот» и «Где же Маринка», а Рокеев не без некоторого основания счел себя обманутым и никакого недоразумения не видел, а она растерялась и пыталась оправдаться, что, мол, нужно время, чтобы выяснить, в чем же она усматривает недоразумение, а он потерял способность воспринимать оттенки и спрашивал без обиняков: «У тебя кто-то есть, да? Ты ответь, у тебя кто-то есть?» — и, видимо, ему казалось оскорбительным, что если у нее никого нет, то почему же тогда не он.
И все же как бы ни была велика ее вина перед ним, ему не следовало так обижаться и вдобавок показывать, что он выше обиды и что, собственно, ничего не случилось и можно как ни в чем не бывало спрашивать у нее: «А эта тропинка куда?» или «А где здесь дача Смоляков?», потому что и без этого все было достаточно смешно. И когда он, удивившись, что она не знакома со Смоляками, предложил зайти к ним поздороваться, она отказалась.
Она нашла ребят, Саня хватал маслята, а Толя грелся на солнце, кажется, они удивились, увидев ее одну, но не показали этого, а час спустя появился на тропинке Рокеев, почему-то хромая, и Саня спросил: «Чем это ты его, Маша?», а Рокеев сказал: «Это не она. Это пень».
