Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Из Провиденса они поехали на машине через Массачусетс, мимо бесконечных речушек, бухт и заливов. Наконец добрались до конечного пункта, Нью-Бедфорда, большого города в дельте. Этот юго-восточный уголок штата густо населяли иммигранты из Англии, о чем свидетельствовали дорожные указатели на много миль вокруг, до самого Бостона: Рочестер, Тонтон, Норфолк и Брейнтри. Все, что понял Курт, это что Нью-Бедфорд еще меньше похож на Вену, чем Нью-Йорк – город с речными паромами и небольшими ладными общественными зданиями, бумажными фабриками и длинными улицами, застроенными белыми дощатыми домиками под серой черепицей, на которых гудели автомобили, играли дети и озабоченные горожане с достоинством шагали по делам.
Столп и опора всего города – особенно его еврейской общины, – Сэмюэл Барнет, по мнению Курта, должен был жить в роскошном особняке в пригороде; вместо этого автомобиль свернул на подъездную дорожку к обычному домику среднего класса, стоящему вплотную с другими, почти такими же, но все-таки не совсем.
Приняли Курта тепло, но сдержанно. После того как миссис Маурер ушла, всякое общение стало невозможно. «Pat-a-cake, baker’s man» тут помочь не могло. К счастью, судья принимал его не один. Сэмюэл Барнет вдовел уже более двадцати лет, и с ним жили три его сестры, все старые девы. Кейт, Эстер и Сара провозгласили себя тетушками Курта, окружили застеснявшегося мальчика и повели смотреть его комнату. Раньше собственной комнаты у него никогда не было.
На следующее утро он проснулся от того, что кто-то стоял рядом с кроватью. Это оказался мальчуган лет трех, одетый в пальтишко из верблюжьей шерсти, который очарованно на него смотрел. Потом открыл рот и что-то залопотал – опять этот тарабарский английский! Похоже, малыш чего-то от него хотел, но Курт не мог понять, что именно. Лицо малыша перекосилось от расстройства, и он отчаянно заревел. Потом повернулся к мужчине, возникшему у него за спиной, и пожаловался: «Курт не хочет со мной говорить!»
Малыш, как узнал Курт, был Дэвидом, сыном младшего брата судьи Барнета Филипа, который жил в соседнем доме. Вместе они составляли одну большую семью. В следующие несколько недель Курт быстро и легко в нее вписался. Дядя Сэм – так Курт стал называть судью Барнета – сбросил свою напускную мрачность и оказался настолько добродушным и гостеприимным, как только можно было желать. Ни разу Курт не почувствовал себя не на своем месте в его доме. Годы спустя он осознал, насколько ему повезло; мало кто из детей-беженцев оказался в подобных условиях. Многие попали в недружелюбное окружение и страдали от антисемитских или просто враждебных выпадов во дворе или в школе. Получше узнав Нью-Бедфорд, Курт обнаружил, что Барнеты были предводителями городской еврейской общины, принявшей его с распростертыми объятиями.
Семья Барнет относилась к консервативным иудеям[204]. До этого Курт был знаком с необременительными иудейскими традициями в своей семье, для которой синагога и Тора не имели особенного значения, и со строгими ортодоксами, часто встречавшимися среди жителей Леопольдштадта. Консерваторы – которые в политике отнюдь не всегда были консервативны – находились где-то посередине; они считали необходимым соблюдать древние иудейские традиции, ритуалы и законы, но отличались от ортодоксов тем, что признавали: Тора написана человеческой рукой, а законы иудейства эволюционировали в соответствии с потребностями людей.
В Нью-Бедфорд пришла весна, и деревья, обрамлявшие улицы, зазеленели. Если посмотреть вверх, можно было представить, что идешь по Хаупталлее в Пратере и что ничего не было – ни прихода нацистов, ни развала семьи. Курт уже чувствовал – не скучай он по матери и отцу, по Фрицу, Герте и Эдит, и не разделяй их такое громадное расстояние, – что почти нашел для себя новый дом.
Не заслуживает жизни
Никто не знал причины, по которой был убит Филипп Гамбер, но все слышали об обстоятельствах его смерти. Эсэсовцам не требовалось оправданий для насилия: плохое настроение, похмелье, дерзкий взгляд заключенного в сторону охраны или просто садистский импульс. Когда сержант Абрахам толкнул Филиппа Гамбера на землю и убил, очевидцам запомнилась лишь его жестокость, да еще то, какие страшные последствия это сулило им самим[205].
«В лагере снова неспокойно», – писал Густав. В те дни он редко вынимал свой дневник из тайника. Последняя запись был сделана в январе 1941-го, когда они расчищали снег. С тех пор наступила весна. За прошедшие месяцы настроение заключенных заметно изменилось.
В конце февраля в лагерь прибыла колонна из нескольких сотен голландских евреев. В Нидерландах происходили ожесточенные столкновения между доморощенными нацистами и еврейским населением, и в Амстердаме разразилась большая стычка, в которой нацисты пострадали от рук молодых иудеев. Эсэсовцы схватили четыреста из них в качестве заложников, вызвав волну забастовок, парализовавших доки и спровоцировав открытое противостояние между бастующими и СС. В конце месяца 389 еврейских заложников перевели в Бухенвальд[206]. Некоторых поместили в 17-й блок, и Фриц провел с ними немало времени. Вместе с друзьями они пытались научить голландцев правильно вести себя с охраной, но те не желали приспосабливаться. То были сильные, непреклонные мужчины, которых не так легко оказалось сломить, и эсэсовцы обращались с ними с беспрецедентной жестокостью. Всех их определили в карьер, таскать камни, и в первые пару месяцев около пятидесяти были убиты. Решив, что так с голландцами не справиться, эсэсовцы отправили выживших в лагерь Маутхаузен, славившийся бесчеловечным обращением с заключенными. Ни один из них не вернулся.
Сопротивление голландцев пробудило дух недовольства, и его градус продолжил расти и после их ухода. Когда был убит Филипп Гамбер, среди арестантов началось брожение.
Как и Густав, Филипп был венцем и работал в транспортной колонне, но в другой команде, под началом надзирателя по фамилии Шварц. В ней же состоял его брат Эдуард. Филипп и Эдуард до Аншлюса работали продюсерами. Непривычные к физическому труду, они тем не менее три года продержались в Бухенвальде. В тот злосчастный весенний день их команда доставляла стройматериалы на одну из площадок. Сержант Абрахам, один из самых жестоких и печально известных блокфюреров в Бухенвальде, тоже был там[207]. Что-то – неосторожный взгляд Филиппа, какая-то неловкость, может, уроненный мешок цемента или что-то в его внешности и движениях – привлекло внимание эсэсовца.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
