Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
Хороша была эта зала: стены расписаны холуйским письмом, но без лака. Похоже на оперные декорации, только прописано все на совесть, с огромным мастерством. Со стен надвигалась на людей всеми гранями славная древнерусская жизнь: красивой дугой плыли по небу белые лебеди, вдалеке круглились купола церквей; добрый молодец в роскошном малахае да в сафьяновых сапожках (удивительно маленьких и изящных для его роста) держал под уздцы белого коня, а тот длинной балетной ногой бил по травянистому берегу реки, где выстроились весельные древние ладьи с лебедиными шеями. Деревянные столы – большие и крепкие – были рассчитаны на артель. И окна большие были, и потолок – высокий, беленый.
Веселые богомазы в углу шумели, смеялись, громко что-то обсуждая, – они ж не монахи, и пообщаться рады, и наливочки пропустить. Пока работают, каждый погружен в свое, а вот время обеда – единственный час на разговоры. Впрочем, и они вскоре стали расходиться, и за большим столом осталось лишь трое художников, допивающих кофе…
Цагар ушел, а Надежда и Аристарх все сидели в почти пустом помещении, молча и даже слегка ошарашенно глядя друг на друга – как глядели когда-то под оглушительный гул колоколов, – но уже совсем, совсем иначе.
– Помнишь… как кричали: «На-ве-ки! На-ве-ки!»
– …и было навеки, и будет – навеки…
– …нет, вот сейчас навеки… потому что: повязаны великой тайной – на земле и на небе. Ты чего улыбаешься?!
– …того, что ты – рыжая Дылда…
– Перестань! Я о том, что сейчас мы – по закону нерушимой клятвы. А клятва… она такая… она может выдержать вес… вон той колокольни, что в окне.
– Э-эй, Дылда! – позвал он, до смешного боясь расплакаться. Она-то, спокойная-спокойная, как раз и плакала в два ручья. Он протянул руку над недоеденным салатом и отер ладонью обе ее щеки. На пальце тонким обручем сверкало цыганское золото, накануне церемонии надраенное им о рукав пиджака: нечто новое, к чему надо привыкнуть. Он уже мог, мог купить и настоящие кольца, но память о Папуше, о Наставнице, спасшей их любовь, о ее печальной улыбке, о ее щедрости… казалась ему более надежной охраной, казалась оберегом их союза.
– Тушь потекла? – спросила Дылда.
– Пока нет, но скоро…
– Мы – венчанные?
– Похоже, так…
– Мы – венчанные… Когда мы были маленькими, я мечтала, что ты встанешь на колени и скажешь: «Графиня…» – Голос ее оборвался, она засмеялась, заплакала.
Он встал, опустился на колени… Богомазы за столом у дальней стены умолкли и уставились на них.
– Графиня… – сказал Аристарх. – Позвольте пригласить вас в увлекательное свадебное путешествие.
– Господи, сейчас же поднимись, куда это?
– Увидишь…
Однажды они уже катались в разлив. Выпросили на пристани лодку на часик – под честное слово, «в память о Семене Аристархыче».
Маршрут там незамысловатый: пересекли затон, обогнули драгу, рассевшуюся в воде, как неутешная вдова… и оказались в низине, куда с Фатьяновской поляны сбегает белая дружная стая берез. Их-то и затопляет Клязьма. Деревья стоят по колено в разливе, их рукописные тела покрыты странными письменами, а по воде стелется сизоватая дымка, и ты отодвигаешь ее веслом, тревожа черно-белую графику отражений.
День уже засиял нестерпимым блеском апрельских небес – ярко-синих, с полновесными кляксами жирных белил; перекликаясь с березовыми стволами внизу, те отражались в воде и тоже колыхались от движения лодки, и непонятно было: где небо, где вода, где деревья, а где их опрокинутые в воду стволы…
…Отталкиваясь шестом, Аристарх направлял лодку между берез, поминутно переводя взгляд на сидящую впереди рыжеволосую девочку, Огненную Пацанку из Рябинового клина. Это была… его жена!
В длинном черном пальто, накинутом на плечи, она была очень тиха и очень счастлива. Тишина этого счастья выплеснулась далеко вокруг весенним разливом Клязьмы; она стояла меж белых стволов и все длилась и необъятно простиралась вдаль, заключая целый мир в гигантскую капсулу светлого покоя.
С самого утра в его голове неуемный английский рожок усердно выпевал «Мелодию» Глюка, лишь на время венчания уступив голосовому набату священника. И направляя лодку меж белых стволов, он думал о том, что сегодня вывел свою Эвридику из гиблой пещеры Аида, а скоро, очень скоро вернется и заберет ее с собой навсегда…
– Ой, смотри! – сказала она, взмахнув рукой. Он поднял голову.
На толстых скрученных веревках висели над неподвижной водой самодельные качели: простая автомобильная шина, привязанная к двум старым березам.
– Подкати-ка, – велела Дылда.
Он подвел лодку ближе… Скинув пальто, она схватилась обеими руками за веревки, вскарабкалась на шину, уселась на ней, как на плоту… и всем телом по-девчоночьи нырнула, послав качели вперед; откинулась и с силой выбросила перед собой прямые ноги, так что они просвистели над головой Стаха. Он засмеялся и отпрянул, подавшись с лодкой назад.
Она раскачивалась все сильнее, то поджимая ноги над самой водой, то с силой их выпрямляя, когда шина летела вверх.
– Побереги-и-ись!!!
Выше, выше… еще, еще!!!
– Смотри, не улети! – крикнул он, любуясь, как вспархивает подол платья, обнажая ноги, как ликует она, взмывая меж двух высоких матерых берез, сверху глядя на воду, на деревья, на лодку, на макушку любимого… мужа? Му-жа!!! Му-жа!!! Му-у-у-ужа!!! – как кружатся вокруг белые стволы и вместе с ними кружатся в воде облака и деревья, и черная на фоне этой белизны автомобильная шина, и длинные ноги с взлетающим подолом платья…
Ее грудь распирало от вопля, запертого внутри, и больше всего на свете ей хотелось выпустить этот вопль наружу; а может, самой вылететь из клетки тела и петлять-метаться меж берез, взлететь к пышным сметанным облакам, раствориться там без следа. Она дышала рывками, жадно хватая раскрытыми губами холодный воздух апреля, половодья, грядущей весны и грядущего долгого лета, – взлетая все выше, заглядывая все дальше и все-таки не в силах разглядеть дальних берегов своего счастья. Как громадна жизнь!
Как громадна жизнь…
А ты знал, что мы встретимся?[3]
…Птица заливалась где-то рядом, в ближней тёмной кроне за карнизом – неистово, пронзительно, острыми трелями просверливая темноту. Аристарх и сам не заметил, как отворил окно – видимо, когда в очередной раз его сорвало с постели. Его нещадно трепало, а время от времени даже подбрасывало, и тогда он пускался рыскать по комнате, пытаясь унять трепыхание в горле странного обжигающего чувства: счастья и паники.
Хотя самое первое, самое пугающее было позади.
Смешно, что он боялся, как пацан, – матёрый самец в расцвете мужской охотной силы. Да нет, думал, не смешно совсем. И никогда бы не поверил, что с первого прикосновения их разлучённые тела, позабывшие друг друга, смогут мгновенно поймать и повести чуткий любовный контрапункт оборванного давным-давно, древнего, как мир, дуэта. Это было похоже на отрепетированный номер, нет, на чудо: так с лёту подхватывают обронённую мелодию талантливые джазисты; так, не переставая болтать после трёхнедельной разлуки, бездумно сплетаются в собственническом объятии многолетние супруги.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
