Буду, конечно! — девушка аккуратно упаковала свою гимнастерку в мешок и закинула его за плечо. — Ну, что, поплыли — кто первый на тот берег?
Наплавались в тот день так, что Гумилеву казалось — еще немного, и у него отвалятся руки. Сначала Жером не давал им даже вылезти из воды, но ближе к вечеру смягчился и несколько раз подпустил к чучелам. Там отличился Теркин — неслышно подполз к «часовому» сзади и, мгновенно выпрямившись перерезал ему горло десантным ножом. Шибанов поступал проще — обхватывал голову противника своими здоровенными лапами и резко сворачивал шею. Лев, понимая, что на такой трюк у него просто не хватит силы, старался повторять действия Теркина, но это оказалось непросто — на то, чтобы встать из травы у него неизбежно уходило несколько секунд, за которые стоявший за чучелом Жером успевал развернуться и наставить на него оружие.
— Не майся дурью, — сказал Льву Шибанов, — толкай его под колени, прыгай сверху и режь горло. Только точно надо попасть, вот сюда, — он показал, куда именно.
Лев попробовал — свалить чучело таким образом оказалось совсем несложно, но что будет с живым человеком? Жером глядя на его старания, только качал головой.
— В вас, Лев Николаевич, нет злости. А она должна быть. Иначе вы проиграете бой, даже если противник будет слабее и нерешительнее вас.
Командир гонял их до ужина — ни стрельб, ни радиодела в этот день у «Синицы» не было.
— В ноль часов тридцать минут — сбор на берегу, — распорядился он. — Задача остается прежней — пересечь реку, снять часовых, дойти до ограды. «Снимать» часовых будете вот этим — он раздал курсантам куски угля. Задача — провести черную полосу на шее условного противника. В вашем случае, капитан — после того, как будет сымитировано скручивание шейных позвонков.
— Поспать надо, — сказал рассудительный Теркин, когда они возвращались с ужина. — Пять часов как-никак. Заодно и тело отдохнет.
Но Лев не смог заставить себя уснуть. Стоило закрыть глаза, как перед ними начинали плескаться зеленые воды реки. Мышцы болели так, как будто их прокрутили через мясорубку. Гумилев ворочался на койке, с завистью прислушиваясь к ровному сопению Теркина и всхрапыванию Шибанова. В конце концов, это ему надоело и он вышел на террасу.
Солнце садилось за далекий лес на другом берегу реки. Лев вспомнил, что, прыгая с парашютом, видел где-то в той стороне видел смутные очертания огромного города. Значит, их база расположена почти точно к востоку от Москвы. За его спиной скрипнула дверь. Гумилев обернулся.
— Не спится? — негромко спросила Катя. — Вот и мне тоже. Немножко волнуюсь.
— Ну, тебе волноваться нечего, — сказал Лев. — Ты же часовых снимать не будешь…
По разработанному Жеромом плану, Катя оставалась у реки, на случай, если курсантов надо будет прикрыть огнем.
— А если с вами там что-то случится? Что я одна буду делать в тылу врага?
— Ты слишком близко к сердцу все принимаешь, — сказал Лев.
— Это же тренировка, игра.
— Это сейчас игра. А как забросят нас к немцам в логово что тогда?
— Ну, вот тогда и будешь волноваться. Ты же не боялась, когда мы вчера прыгали?
— Ничего ты не понимаешь, — сказала Катя с досадой. — Я вообще не про страх. Просто во всем должен быть какой-то смысл. Смысла мне оставаться одной на берегу я не вижу. Что значит — прикрывай огнем? Там же не видно ничего. Если начнется стрельба, как понять, где свои, где немцы? А если я в кого-нибудь из вас попаду? По-моему, это глупость.
— Знаешь, — сказал Лев, — я бы с тобой поспорил, но не стану, тактике я ничего не понимаю, а Жером, мне кажется, в этих диверсионных операциях большой дока. Так что я ему просто верю — и все. Если он говорит, что тебе надо оставаться и прикрывать, значит, так лучше для всех.
— От такого умного парня можно было ожидать большего, — фыркнула девушка.
— От него или от меня?
— Какой ты наглый, оказывается!
Лев жестко усмехнулся.
— Был бы не наглый, меня бы урки закололи еще в Крестах…
— Слушай, — Катя замялась, — не хотела тебя спрашивать, но раз уж ты сам… Лев, а за что тебя посадили?
— Вообще-то меня сажали несколько раз. Последний раз дали десять лет за участие в студенческой террористической организации прогрессистов.
— А кто такие прогрессисты? — после некоторого молчания неуверенно спросила Катя.
— А черт их знает! — весело отозвался Лев. — Нас всего трое было, причем с одним из «прогрессистов» я познакомился только в камере… Да это же понятно, как делается — приходит на факультет разнарядка, нужны трое, или четверо, или пятеро террористов… или фашистов… или еще каких-нибудь врагов народа. А в деканате уже решают, кто лучше подходит на эту роль.
— Да что ты такое говоришь, Лев! — возмутилась Катя. — Этого просто не может быть. У нас просто так не сажают.
— Я и не говорю, что просто так. Для того, чтобы тебя посадили, необязательно действительно быть врагом народа, понимаешь? Это все объективные законы истории. А поскольку законы истории действуют не столько на отдельных людей, сколько на массы, то обижаться бессмысленно. Я могу сколько угодно доказывать, что меня посадили несправедливо, но даже если мне удастся доказать свою невиновность, это не отменит закона. И завтра посадят еще двадцать невиновных. А потом еще сто.
Катя отодвинулась.
— Иногда, — сказала она напряженным голосом, — я не знаю, как к тебе относиться…
Лев негромко рассмеялся.
— Что здесь смешного?
— Ничего. Просто я последнее время пытаюсь найти ответ на тот же вопрос.
— Какой?
— Как мне относиться к сержанту медицинской службы Кате Серебряковой.
Повисло молчание. Катя положила локти на перила веранды и делала вид, что полностью поглощена созерцанием затухающего заката.
— Ты мне очень нравишься, Катя, — сказал Гумилев.
Ночное форсирование реки прошло успешно. Плыли так тихо, что слышно было, как шуршат под тихим ветерком прибрежные камыши. Выбравшись на берег, решили не переодеваться, поползли по склону в одних трусах. Ползти было колко, Лев оцарапал себе живот какой-то колючкой. Потом прямо перед ним внезапно возник силуэт часового — это был невысокий узкоплечий паренек в не по размеру большой гимнастерке. В отличие от чучел, на которых они тренировались днем, паренек стоял к нему не спиной, а боком. Пока Лев раздумывал, что ему делать, где-то справа послышался шорох и звук падающего тела. Паренек, сдергивая с плеча винтовку, развернулся на звук и тут Лев прыгнул и ударил его, как и учил Шибанов, под коленки. Часовой, оказавшийся неожиданно легким, упал плашмя, не успев Даже выставить руки. Гумилев навалился ему на спину и принялся тыкать в шею зажатым в кулаке куском угля. Паренек барахтался под ним, бормоча сквозь зуб: "Пусти, пусти, сволочь", но Лев и не думал его отпускать. Внезапно склон залило ярким светом — это включились прожектора на столбах ограды.
