Фритур поцеловал Берена в лоб и, отстегнув свой нож, положил ему на грудь. Потом подошел Нимрос и, прощаясь, достал из заплечной сумы невиданную прежде вещь — круглый темный кристалл величиной где-то с голову младенца.
— Вы похороните их здесь? — спросил Кейрн. — Как есть?
— Мы построим гробницу прямо над ними, — сказал Маблунг. — Вот камни для нее.
— Должна быть… наподобие лодки, — выдавил из себя старик.
— Я знаю, — опустил голову Маблунг.
* * *
Мелиан, любимая, как же так? Ведь ты сказала — если Сильмарилл придет, первым погибну я! Отчего же лежит бездыханной наша дочь?
Это моя вина… Я должен был успеть взять свое копье и пронзить зверю горло или сердце… Но от удара слабость одолела меня; руки мои дрожали и ноги отказали мне, Мелиан! Он был сильнее и страшнее всего, что я видел и мог себе представить. Он был сама смерть, и я, ничтожный гордец, отправившийся на эту охоту, чтобы бросить ей вызов — я не смог встретиться со смертью!
Вместо меня встал он…
Ты знаешь, внутренности волка были почти все сожжены — но его рука осталась целой. Она рассыпалась, когда Маблунг взял Камень. Вот он, Сильмарилл Феанора… Он сказал, что долг его избыт и судьба завершена — мое же испытание только начинается. Молчи, Мелиан, не слушай Музыку, не говори мне о будущем! Моего будущего нет — Лютиэн покинула нас! Зачем мне эти руки, если я не смог удержать ее? Зачем мне этот камень? Зачем мне эта корона, и этот дворец, и все королевство — мир погиб для меня! Ты ошиблась, Мелиан. Или Айнур что-то переврали в своей Музыке. Все вышло наоборот: Лютиэн погибла с приходом Сильмарилла, а я, никчемный владыка, жив…
Ее сердце не вынесло и разорвалось — но и там она будет скорбеть о нем. Он же не эльф, и до конца мира ни будут в разлуке! Зачем, любимая, скажи…
Нет, лучше молчи. Молчи, Мелиан!
* * *
Барахир говорил: «Не бойся смерти, сынок. Пока ты есть — ее нет. Когда она придет — тебя не будет…»
Отец ошибался. Миг небытия был краток, а потом сознание Берена снова противопоставило себя глухой и слепой черноте: я есть. Я умер — и все-таки есть.
И тогда — появилось все остальное.
Здесь было не темно и не светло, здесь было… никак. Серебристо-серая мгла, словно в тронном зале Тингола — но какая-то плотная и непроницаемая… Это было не то место, которое он увидел, когда ему было дано проникнуть взглядом в сердце земли, это было что-то другое. А потом рядом возник еще кто-то.
Женщина.
Закутанная в невесомую серую ткань, она приблизилась неслышно и взяла Берена за руку. И — мгновенно — он вновь ощутил себя. Обрушилась память и боль — не телесная, тела-то уже не было — но столь же сильная…
Женщина обрела лицо. Лицо без возраста: он не мог бы сказать, есть ли на нем морщины, темного или светлого цвета кожа, каков рисунок бровей… Только глаза впечатались: пронзительно-теплые — так смотрела мать, когда думала, что он спит и наклонялась к постели, чтобы поцеловать в лоб — он не позволял таких нежностей, когда бодрствовал. Но, притворясь спящим, можно было себе позволить… И сквозь завесу опущенных ресниц увидеть ее глаза… Почти такие же.
Госпожа Ниэнна? — угадал он.
Просто: Ниэнна. Следуй за мной.
И так — с каждым?
С каждым.
И хватает времени?
Здесь нет времени.
…Сколько раз это было — нет времени. Нет времени спать — нужно вскочить в седло и ехать биться. Нет времени хоронить павших — нужно бежать. Нет времени любить — нужно скрываться… Нет времени страдать — нужно освободиться от ремней…
А теперь слова обрели новый смысл: нет времени. Просто его нет — и все…
Серая мгла расступается — и вновь смыкается позади. Если бы не скорбная фигурка, если бы не туманно-серый плащ — он бы потерялся здесь.
Насквозь…
Чертог Мандоса — где он, этот чертог? Где пол, стены, потолок? А впрочем — зачем, ведь ни одна родная душа ему не встретится. Легким дыханием, далеким шумом он ощущал чье-то присутствие — наверное, другие смертные феар… Через эти покои должны были проходить тысячи — он не хотел всматриваться и вслушиваться…
Насквозь…
Он различил впереди ворота — высокая узкая дверь, без створок и петель, даже просто арка. К чему двери, если феар не задерживаются здесь?
Здесь должна была быть толпа, но он вышел за ворота — один. Каждый выходит сюда один. Каждый здесь — один…
Один на один — с чем?
Он сделал шаг — и оказался на краю.
Пламя и холод. Звезды и тьма. Любовь и страх.
Солнце находилось под ним — нестерпимо яркая корона, рваные края, встрепанное пламя — вовсе не ровный круг, каким оно видится с земли. Луна была над ним — наполовину погруженный во тьму серебристо-мертвенный, изрытый оспинами шар. Звезды были кругом — разноцветные, немыслимо большие, неисчислимые.
И был — ветер. Воздуха не было, но ветер был. Солнечный — бил всего сильнее, трепал волосы. Звездный — доносился отголоском далеких штормов.
Осталась малость: сделать последний шаг, подставить раскинутые руки солнечному ветру — и улететь сгустком чистого света — куда? Какая разница? Берен знал — счастье этого полета не сравнимо будет ни с чем, пережитым до сих пор и непережитым за все те годы, которые смерть отняла…
Там, в конце пути… Будь он в оболочке тела, осознание этого прожгло бы его до слез: дом. Настоящий, вечно меняющийся и неизменный дом его души. Тот самый, из-за которого он так мучительно завидовал эльфам: пасынок Арды — ее детям…
Оказывается, дом у него есть. И дом его зовет. Сквозь бесконечное пространство Берен слышал этот призыв всем существом — и уже почти откликнулся, почти шагнул…
А как же мои предки? Как же люди, ушедшие туда, в мрачный чертог без памяти и света?
Их час придет. Тебе позволено идти раньше. Иди же.
Он отступил и сел на край пропасти.
Прости, Высокая. Я не могу. Я обещал ждать.
Жди, — она кивнула ресницами и исчезла.
Он ждал. Сколько? Ах, да, здесь же нет времени…
Берен?
Еще не обернувшись, он уже знал, кто это и почувствовал теплый толчок радости: даже здесь встреча с другом — это встреча с другом.
Финрод…
Он увидел эльфа таким, каким запомнил его тем вечером на балконе его дворца в Нарготронде: босиком, в расшнурованной рубахе, с распущенными волосами и без украшений. Это было хорошо — он боялся увидеть его таким, каким видел в последний раз — в подвале Тол-ин-Гаурот. А каким его видит Финрод?
Говорили, что здесь каждый одинок. Как же так?
Кому суждено — встречаются. Идем. Тебя ждут.
