Зина, возмущенная этими словами (оказывается, он своих детей тоже считает оравой!), в ответ резко бросила, что первое пришло в голову:
– Я с детьми уезжаю. Так что тебя тревожить будет некому. А сама выхожу замуж!
Сказала и сама удивилась, точно так же, как Артем. Тот даже рот раскрыл от изумления. Только и смог произнести: «Ну и ну!» И ушел…
Ей бы выплакаться, попричитать о горькой доле, вообще о жизненной несправедливости… Не было этого. Не ощущала вообще ничего, кроме ответственности за эти маленькие живые души. Поэтому четко, трезво планировала свои действия.
Привела все документы в порядок и приехала со своим семейством в поселок, где поселилась в доме, оставшемся от покойной матери… Где-то слышала или читала: в жизни часто что-нибудь заканчивается, чтобы началось новое. У нее началась новая жизнь. И она сама – новая, только детки остались прежние, родные, у которых, кроме нее, никого нету…
* * *
Соседка Зины, баба Паша (Прасковья Кондратьевна), не могла нахвалиться Зинаидой, какая та работящая. Привела в порядок двор. Для козы Майки сама, без мужчинской помощи, соорудила загон, куда заводить животное на ночь и в непогоду.
– А детишки-то ее, не поверите, как муравьи! Цельный божий день работают рядом с мамкой. А малая-то, малая Нюшка, уцепится ручонками за край рядна и тянет, помогает старшему мусор перетаскивать.
Баба Паша расчувствовалась и из своих запасов, приготовленных на смерть, выделила молодой хозяйке кусок тюля для занавесок, справедливо рассудив, что смертный час еще неведомо когда придет, а любоваться занавесками можно прямо сегодня. Заодно и на свое окно новую занавеску сшила.
И козу Майку привела им также баба Паша – от Вальки Притычихи, дальней родственницы Зинкиной матери. Та было сначала заупрямилась – мол, на базаре за козу денег дадут, а с Зинки что возьмешь? На что Прасковья Кондратьевна, поджав губы, назидательно ответила:
– Там, в небесах, Валентина, все учитывается. Выживут трое деток – вон какой капитал тебе зачтется!
Пока озадаченная Валька пыталась подсчитать размеры небесных субсидий, баба Паша проворно обвязала шею козы припасенной из дому веревкой и повела Майку к новому месту жительства. Сразу же и молока кастрюльку надоила, в самый раз три чашки получилось.
* * *
На ферме, куда Зинаида пошла работать, надо было учиться всему, привыкать заново к сельской жизни, от которой уже отвыкла. Она уставала физически, иногда становилось совсем невмоготу – казалось, на теле живого места нет… Отдыхала только ночью, в постели. Костик и Сережка во сне посапывали, а Нюшка еще ожидала положенную ей сказку. Резиновую, потерявшую первоначальный цвет лягушку девочка держала в руках, напоминая маме Зине, о чем надо рассказывать. Бывало, Зина от усталости засыпала на полуслове, и Анютка сама досказывала. Тогда уж царевной всегда оказывалась мама Зина. Нюшка дергала ее за руку, пытаясь пальчиками открыть глаза, сообщала, что кто слушал – молодец, и мама Зина теперь – царевна.
Сегодня Зинаида пришла домой пораньше. Отпросилась у напарницы – предстояла разборка с Костей. Как-то незаметно Зина стала относиться к своему старшему, как ко взрослому. Даже боялась в этом себе признаться. Но признавайся, не признавайся, а Костик на целый день оставался с двумя младшими детьми. И до сих пор все было, слава богу, в порядке.
Заявление Татьяны совсем выбило ее из колеи. Предварительно закрыв Сережку с Нюшкой на кухне, женщина, сдерживая гнев и пытаясь быть спокойной, спросила Костю:
– Ты мне обещал, что будешь во всем помогать как старший мужчина в семье? Отвечай, обещал?
Задрав лицо кверху, чтобы не брызнули слезы, старший мужчина закусил губу и, глядя вбок, молча кивнул головой.
– Значит, опозорил на весь поселок – это и есть твоя помощь? Но даже не это главное… – Зина помолчала и с тоской в голосе продолжала: – Ты помнишь, что у нашей Нюшки была родная мама и она погибла? Ты помнишь, скольких трудов мне стоило оставить Анютку у нас в семье? – И с болью закончила: – Так вот, теперь ее у нас могут отобрать!
У Костика задрожали губы, и он откровенно заревел. Затем, вспомнив – мужчины не плачут, вытер кулаками лицо и с надеждой спросил Зину:
– Мам, все сделаю, только скажи, что? Хочешь, пойду к этой тете, попрошу прощения? Она добрая, это она нас котлетами раньше угощала, поэтому я и пошел к ней. Может, не заберут Нюшку?
– Заявление-то не Ольга писала, у которой вы стырили котлеты. Сидякина Татьяна написала. И теперь из опеки приедут с проверкой, а у нас семья неполная…
Женщина обхватила голову руками и скорбно раскачивалась взад-вперед. Костик, нахмурив брови, воровато вытирал постоянно набегающие слезы.
Какое-то время молчали, затем Зинаида вдруг громко произнесла:
– Погодите, а почему мы не можем сказать, что наш папа остался в городе работать? И приедет, когда заработает денег? Официального-то развода нет, слава богу. Я за это алиментами заплатила! – сказала она и победно поглядела на Костика. – Ты слышишь, Костя? Кто бы ни спросил, где папа, отвечай – работает, скоро приедет. Слышишь?
Затем они с Костей начали наводить порядок в доме. Работали тихо – Сережа с Анюткой уже спали. Открыв кухонный шкафчик, Зина проверила лежащие на полке два пакетика – один с конфетами, второй с печеньем. И напомнила Косте, чтобы не трогали ни конфеты, ни печенье. Это лежит на случай для «проверяющих», мол, смотрите, у нас все есть. Костя, потупив глаза, ответил:
– Мам, мы с Сережкой не берем. А Нюшка, когда я не вижу, берет конфеты. Ты посмотри, там одни фантики в пакете.
Зинаида озабоченно развернула пакет, вытащила оттуда пустые яркие обертки. На дне осталось три конфетки. Она положила конфеты на стол, сказав Костику:
– Будет вам назавтра по конфете. Я займу до получки у Катерины десятку, куплю целый пакетик, положим на полку. Не придут же они сразу завтра!
Костик с умилением поглядел на конфеты, затем с покаянным видом сказал:
– Не люблю я, мам, конфеты. Лучше Нюшке свою отдам, пусть кушает.
Утром следующего дня Костя первым делом подоил Майку. Потом покормил Анютку и Сережку гречневой кашей, залив ее предварительно молоком. Закусили конфеткой. Нюшка, съев обе конфетки, разгладила обертки и, чувствуя что-то не то, одну обертку протянула Костику со словами:
– Котя, тебе!
А у Кости голова была забита вчерашним разговором с мамой. Он боялся. Как взрослый, был вынужден помнить все, что касалось их семьи. Через два дня он будет водить Нюшку в садик. Первое время – на полдня, с обеда и до вечера, пока девочка привыкнет. Мама об этом ему еще позавчера сказала. Сказала и, видимо, забыла. А он все помнит. Представил себе, что «из опеки» придут в садик и заберут Нюшку, а они с мамой и знать не будут. И он решил действовать. Не верилось, что ничего нельзя сделать!
Приказав Сережке закрыться с Нюшкой в доме на крючок и никого чужого не впускать, Костя надел новую рубашку, приготовленную мамой к школе, вылил оставшееся молоко в пустую баночку, обернув ее куском газеты, взял с собой и вышел во двор. Огляделся вокруг, стал думать. Походил по двору, собрав скудный букетик. В нем несколько запыленных ромашек, несколько веточек тысячелистника и еще какие-то мелкие, невзрачные цветочки – короче, собрал, что было. Костик вспомнил, как их папа когда-то пришел домой с букетом цветов для мамы. Она тогда была веселая целый день! Мальчик с сожалением посмотрел на свой невзрачный букетик и направился вдоль по улице.
