Почувствовав прикосновение, человек медленно приоткрыл глаза и обратил на них непонимающий взгляд.
– Кто?.. – прохрипел он с трудом.
Сдернув кожаную флягу с плеча, Уилл смочил рудокопу губы водой. Тот жадно облизнул влагу и, пытаясь приподняться на локте, снова прохрипел:
– Еще.
Бережным движением Уилл снова его уложил и подал воды.
– Будь спокоен, друг, – негромко проговорил он, – мы не причиним тебе вреда.
Очевидно, кто-то уже причинил ему много вреда. Все лицо кельта его было покрыто запекшейся кровью, которая сочилась из десятка глубоких ссадин, оставленных кнутом. Кожаная безрукавка была разодрана в клочья, и голый торс под ней был весь в следах от побоев, свежих и старых.
– Кто ты? – умиротворяющим тоном спросил Уилл.
– Я – Глендис, – чуть слышно выдохнул кельт, как будто дивясь звуку собственного имени. Потом закашлялся, надсадно и хрипло, казалось, грудь его разрывается.
С печальным пониманием Уилл и Хорас взглянули друг на друга – Глендису уже недолго осталось.
– Давно ты здесь? – спросил Уилл, осторожно, капля по капле, смачивая водой пересохшие потрескавшиеся губы кельта.
– Много месяцев… – голос Глендиса был едва слышен, – я много-много месяцев здесь… пробивали штрек.
Юноши снова переглянулись. Должно быть, у рудокопа путались мысли.
– Месяцев? – настойчиво переспросил Уилл. – Но нападения уорголов начались лишь месяц назад, разве нет?
Но Глендис отрицательно повел головой. Попытавшись заговорить, он снова зашелся кашлем и смолк, собираясь с силами, которые быстро убывали. Затем начал, настолько тихо, что Уиллу с Хорасом пришлось наклониться к самым его губам, чтобы расслышать.
– Нас забрали почти год назад… отовсюду. Тайком… человека – здесь, двоих – там… Всего нас – пятьдесят. Почти никого… уж нет. Скоро и я. – Речь его прервалась, ему не хватало дыхания. Это напряжение стоило кельту всех его сил.
Уилл и Хорас продолжали смотреть друг на друга, озадаченные этими новыми известиями.
– Как это так получилось, что никто не знал, что происходит? – спросил Хорас. – В смысле, пятьдесят человек пропали, и все – молчок?
Но Уилл покачал головой:
– Он сказал, их собрали со всей Кельтики, из разных деревень. Так что один-два человека то здесь, то там… на месте, может, и шли разговоры, но всего в целом никто не мог видеть.
– И все-таки зачем это делать? – продолжал Хорас. – И почему теперь они действуют открыто?
Уилл пожал плечами:
– Может, придет что-нибудь в голову, если оглядимся.
Они были в растерянности, не зная, чем помочь истерзанному, избитому человеку, распростертому перед ними. Пока они ждали, взошла луна. Она поплыла над холмами, заливая мост и края расселины бледным матовым светом. Лунный блик коснулся лица Глендиса, кельт открыл глаза и попытался поднять бессильную руку, желая отвратить от себя свет. Наклонившись над ним, Уилл загородил луну.
– Я умираю, – произнес рудокоп неожиданно ясно и умиротворенно.
Поколебавшись, Уилл просто ответил:
– Да.
Это не доброта – солгать, пытаясь внушить человеку напрасную надежду. Кельт умирал, и все они это знали. Лучше дать ему подготовиться, встретить смерть достойно. Слабые пальцы тронули его за рукав, и Уилл взял руку рудокопа в свою, легонько пожал ее, желая, чтобы умирающий человек ощутил его понимание.
– Ребята, – слабо проговорил рудокоп, – не дайте мне тут умереть снаружи… где свет.
Хорас и Уилл беспомощно переглянулись.
– Я хочу покоя внутри, там, где темно, – продолжал рудокоп чуть слышно, и тут Уилл неожиданно понял:
– Кельты должны любить темноту. Ведь они чуть не всю свою жизнь проводят во тьме подземельных ходов. Наверное, он этого хочет.
Хорас подался вперед:
– Глендис? Хочешь, мы тебя отнесем в штрек?
Когда Хорас обратился к рудокопу, голова мужчины свесилась в его сторону. Он бессильно кивнул, еле заметно.
– Пожалуйста, проводите меня в Без-Света, – чуть слышно прошептал он.
Кивнув ему, Хорас подсунул руки под плечи и колени рудокопа, чтобы его поднять. Глендис и так не обладал могучим телосложением, а за время, проведенное в плену, он еще и сильно истощал. Хорас почти не почувствовал веса своей ноши.
Когда ученик ратной школы выпрямился, бережно держа Глендиса на руках, Уилл знаком попросил его подождать. Он понимал, что кельт уже попрощался с этим миром и скоро уйдет навсегда. Но юноше нужен был ответ на еще один вопрос.
– Глендис, – позвал он тихо, – сколько дней остается?
Рудокоп посмотрел на него потухшим взглядом.
– Сколько дней еще будет строиться мост? – уточнил Уилл.
Несколько секунд Глендис молчал, будто пытаясь вспомнить.
– Пять дней, – проговорил он наконец, – может, четыре. Сегодня прибыли новые работники… так что, может, четыре.
Его веки сомкнулись, словно это усилие было чрезмерным. Юношам показалось, что Глендис скончался. Но затем, вздрогнув, кельт снова задышал, его грудь тяжело поднималась и опускалась.
– Давай перенесем его в штрек, – сказал Уилл.
Они протиснулись в тесное устье. Первые десять метров проход был очень узким, затем стены постепенно начали расходиться в стороны, видно, кельты потрудились здесь на славу. Темное пространство было тускло освещено бледными языками факелов, установленных в держателях каждые десять – двенадцать метров. Некоторые из них уже чадили, проливая неверный, трепещущий свет. Хорас беспокойно оглядывался. Он не любил замкнутое пространство так же сильно, как и высоту.
– Вот он, ответ, – проговорил Уилл, – те первые пятьдесят человек понадобились Моргарату, чтобы проделать этот проход. Теперь работа закончена, и ему нужны еще люди, чтобы как можно скорее достроить мост.
Хорас кивнул, соглашаясь:
– Ты прав. Пробойка штрека, наверное, заняла месяцы, но никто не видел, что тут делалось. Как только они принялись строить мост, опасность, что их обнаружат, возросла.
В более широкой части штрека они нашли небольшую пещеру с песчаным полом, похожую на крипту. Они уложили там Глендиса. Уилл догадывался: наверное, это и хотели сделать для своего земляка те двое кельтов, когда протрубили сигнал окончания работ.
Он помешкал:
– А что подумают уорголы, когда завтра здесь его обнаружат?
Хорас мог только пожать плечами.
– Может, они решат, что он сам добрался сюда… ползком? – предположил он.
Поразмыслив, Уилл сильно в этом засомневался. Но, увидев в блеклом свете умиротворенное выражение на лице умирающего, он не смог заставить себя снова вынести рудокопа наружу.
