Как писал М. Е. Салтыков-Щедрин в «Истории одного города», «шуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью противопоставили энергию бездействия»[212]. Путин несет в массы имидж европейски корректного политика, однако они продолжают видеть в нем не президента демократического государства, а скорее «доброго царя». Лесть и желание в едином порыве отдаться на волю монарха — вот ответ народа на призыв построить современное либеральное гражданское общество. Избиратели обожают Путина (что отражается в неизменно высоких рейтингах), но на бессознательном уровне опасаются потери хоть плохонькой, да своей идентичности.
Парадоксальным кажется то, что первый российский президент, обладая меньшей личной популярностью, как показывали и рейтинги, и результаты выборов, сделал для становления гражданского общества больше, чем его преемник: СМИ были более независимы, партии и общественные движения более свободны etc. Сейчас их тоже вроде бы никто особенно не притесняет, но складывается впечатление, что они сами стремятся соборно выстроится в единую колонну. И вообще слово «единство» стало чуть ли ни обсессивным ритуальным заклинанием, обладающим маной — особой магической силой. Такая разница в восприятии президентов Ельцина и Путина объясняется довольно просто: наш первый президент при всем несоответствии его нововведений российской ментальности сам угрозы массовой идентичности не нес. Президент Ельцин был свой, «нашенский», мог и ляпнуть нелепое что-либо, и прием в Дублине проспать, и станцевать вприсядку, и оркестром в Берлине продирижировать. Нынешний же российский президент не таков: ему не достает «свойскости», но одновременно он обладает и «особостью личности» — источает силу и уверенность в себе — и поэтому несет угрозу диффузной массовой идентичности. И именно в массовом сопротивлении идентичности, как я полагаю, одна из причин того, что наши реформы идут не так споро, как хотелось бы.
Возникает извечный российский вопрос: что делать? Как практикующий психоаналитик могу ответить: или интерпретировать сопротивление, или применять технику присоединения.
Харольд Стерн пишет применительно к клиническому психоанализу: «Классический аналитик разрешает сопротивление с помощью интерпретации. Современный аналитик разрешает их путем использования многих альтернативных форм вербальной коммуникации, таких как присоединение, отзеркаливание и отражение»[213]. Интерпретация в исследуемой нами политической ситуации означает регулярное разъяснение через средства массовой информации бессознательных психических процессов, сопровождающих процессы политические.
Технику присоединения наглядно продемонстрировал президент Владимир Путин в период предвыборных баталий, пообещав «мочить боевиков в сортире» и сразу повысив этим свой рейтинг. Путин присоединился к чувствам, испытываемым широкими народными массами россиян.
Неприятность заключается лишь в том, что техника интерпретирования, применяемая к невротикам в классическом психоанализе, часто вызывает агрессию и раздражение, будучи примененной к нарциссическим, доэдипальным пациентам. И наоборот, техника присоединения, разработанная для пациентов с серьезными нарушениями, если ее применять в работе с невротиками, обычно вызывает подозрение, что аналитик просто глумится и, соответственно, опять-таки провоцирует агрессию.
В рассматриваемой ситуации восприятие техники интерпретирования может стать одним из диагностических критериев. Ту часть массы, которая с раздражением воспринимает разъяснения и комментарии политологов и с пониманием относится к высказываниям о сортире, следует определить как нарциссическую массу с ослабленными самостью и идентичностью. Та же часть, которая испытывает противоположные переживания, является более зрелой и здоровой. Действующим же политикам, имиджмейкерам и консультантам по связям с общественностью нужно учитывать, что первая часть массы в нашей стране (а скорее всего, и не только в нашей), к сожалению, по-видимому, гораздо многочисленнее.
Возможно, специалисты других психологических или политологических направлений дадут иные, более действенные в сложившейся ситуации рекомендации. Я же хочу привести лишь еще одну цитату из М. Е. Салтыкова-Щедрина, несколько категоричную, но показывающую его истинным инженером человеческих душ и тонким знатоком глубинной психологии и российской ментальности: «Несмотря на непреоборимую твердость, глуповцы — народ изнеженный и до крайности набалованный. Они любят, чтоб у начальника на лице играла приветливая улыбка, чтобы из уст его, по временам, исходили любезные прибаутки, и недоумевают, когда уста эти только фыркают или издают загадочные звуки. Начальник может совершать всякие мероприятия, он может даже никаких мероприятий не совершать, но ежели он не будет при этом калякать, то имя его никогда не сделается популярным»[214].
Во всех трех рассмотренных примерах — педагогическом, рекламном и политологическом — наиболее действенной кажется техника присоединения в различных ее модификациях. В первом случае она отразилась в поведении консультанта — в присоединении к чувствам учащихся; во втором — в присоединении «героя» рекламного ролика к фобийным объектам масс, объектам агрессии масс, т. е. к объектам насмешки; в третьем — в присоединении политика к массовым агрессивным импульсам, причем в идентичной массам форме. Но в каждом случае для правильной интерпретации или выбора верной интервенции полезным оказывается учитывать результаты анализа массового сопротивления идентичности.
2003 Русская идентичность и права человека
Обычно права человека рассматриваются в качестве юридической категории, причем в русле традиций «римского права» — формального примата закона. Я бы хотел привлечь внимание общественности к некоторым психологическим моментам, связанным с этим понятием. Все современные западные цивилизации опираются на античные примеры применения права и античную демократию, однако традиции юридической и социально-политической практики, институализации закона и демократии в Британии и Германии, Скандинавии и Франции, Испании и Швейцарии имеют свои национальные особенности и довольно существенно различаются. То же, полагаю, может касаться и касается практики оперирования таким инструментом, как права человека.
Сразу оговорюсь, дабы в дальнейшем не давать повода для кривотолков, что под словом «русский» я буду понимать скорее «российский». Поскольку в общемировом коллективном восприятии «русскими» считаются и русские, и украинцы, и карелы, и кавказцы (так же как мы считаем англичанами и шотландцев и уэльсцев, или французами — и эльзасцев, и гасконцев, и нормандцев), то и я стану пользоваться термином «русский», подразумевая общность культурного и языкового тяготения.
