— Да ты борзеешь! — поднялся с корточек кавказец. — Что ты хочешь?
— Ничего, — огрызнулся напарник. — Побыстрее кончить этого козла.
— Мы его не за тем привезли сюда, ты не понял?
— Понял, работай…
Скирдач, отхаркавшись, задышал ровнее, подумал, что на вопросы нужно отвечать с оттяжкой, полуложью, полуправдой, чтобы заставить чеченца петлять парой извилин в неправильном черепе. Они там все уроды, вон как повыпирали из-под шапки лобные бугры. Если это удастся, появится возможность на какой-то период оттянуть свое животное существование. Глядишь, Слонок подсуетится, и тихий пятачок из десятка двухэтажных домиков профессионально прочешут парни из ОМОНа.
— Давай поговорим спокойно, — дипломатичный азиат, проводив злым взглядом русского, отступившего подальше, снова присел перед Скирдачом на корточки. — Мне известно, что один из валютчиков выкупил у деревенского мужика орден Петра Первого, усыпанный драгоценными камнями. Ты не знаешь, у кого, и за сколько, он его приобрел?
— Того валютчика уже нет в живых, — ответил Скирдач, стараясь не показывать слабости. — Теперь спросить у него не представляется возможным, да я и не интересовался.
— Пусть господь успокоит его душу, я… слышал. Но тот мужик примерно через пару недель объявился на базаре снова. Привез какие-то звезды с камнями, из-за чего среди валютчиков пошли гулять слухи о царском кладе, найденном тем крестьянином.
— Мало ли на Дону тех кладов, — заложник умостился на неровном полу поудобнее. — Байка о кладе атамана Стеньки Разина гуляет среди казаков из поколения в поколение. Но точного места до сих пор никто не указал.
— А вдруг его раскопал тот мужик?
— Вряд ли, гутарють, что Стенька зарыл свой клад на острове посреди реки Дон. Островов тех наберется, если взять от низовских казаков, с которыми атаман ходил на туретчину, и до самой станицы Раздорской, не меньше двух десятков, — Скирдач откашлялся, сплюнул на пол, он понимал, что его спасение может зависеть и от долгих разговоров. — Далеко ходить не надо, прогуляйся по ростовской набережной, и сразу наскребется штук пять. Самый большой из них Зеленый остров перед Нахичеванью, там тожеть были казачьи лагеря.
— Кажется, на другом берегу стоит станица Елизаветинская?
— Она самая и есть, только подальше в сторону.
— Мужик оттуда?
— Можеть, и оттудова, я же сказал, что толковать с ним не приходилось.
— Так может, или со станицы?
— Про то надо спрашивать у других людей.
— У кого?
— Отпустишь, разузнаю, а так, что толку воду в ступе молоть.
— Молодец, Скирдач, казак в хитрости ни в чем не уступит кавказцу, — чеченец ухмыльнулся. — Если я тебя отпущу, то сам через пару часов окажусь в твоем незавидном положении.
— Этот быстро подвесит на дыбу, — подал голос русский садист, стоявший невдалеке. — Чего ты с ним баланду травишь, он обезьяну водит, не видишь?
— Вижу, но рассчитываю на его благоразумие, — согласился азиат. — Должен понять, что ему хотят добра.
— Чтобы потом ножом по горлу? — не выдержал наглости казак. — Я ж тебе не кацап и не хохол, которые вас не пробовали.
— Выходит, ты что-то знаешь? — чеченец быстро наклонился над ним. — Говори, зачем делать тайну из тебе не принадлежащего.
— Никто никаких тайн не делает, был разговор, но что к чему — неизвестно. Повторяю, отпускай, разведаю поточнее.
— Придешь и все выложишь мне, — насмешливо хмыкнул патриот своей родины.
— Выложу, — угнул казак голову. — Жалко что-ли!
Чеченец встал, направил под ехидные похихикивания своего напарника луч от фонарика на длинные ноги лежащего на бетонном полу. Потом со свистом соснул воздух через крепкие зубы, поколотил перчаткой о перчатку, и ударил казака носком сапога в переносицу так, что кости хрястнули яичной скорлупой. Саданул еще раз, дождавшись, когда голова вернется на место, под верхнюю губу, и еще раз, теперь под подбородок. Спросил, отойдя чуть в сторону, у своего друга с плохо скрываемым отвращением:
— А почему у него не связаны ноги?
— Долго их перебить, — откликнулся русский с готовностью. — Тому, что в другом подвале, я потоптал не только ноги, но и руки с ребрами. На всякий случай.
— Повтори, — приказал чеченец коротко.
— Нет проблем…
Скирдач очнулся от того, что кто-то обнюхивал его щеку, в голове была мешанина, ориентация в пространстве отсутствовала напрочь. От ног по нервам добралась до сознания боль, она заставила покривиться. Рядом с лицом завизжало какое-то существо. Скирдач пришел в себя окончательно, вокруг колыхалась морозная полутьма, слабо подсвеченная откуда-то сверху. На воле, наверное, набрал силу новый день, неизвестно какой по счету, а свет пропускают решетки на вентиляционных окнах. Красиво, что и говорить. Рядом с окнами проходили люди, он же не имел возможности позвать их на помощь, потому что рот был забит раздавленными губами и осколками от зубов. Воздух через нос не проходил, значит, сопелку, чтобы не выступал, сровняли со скулами. Вспомнил, что за бетонной стеной лежит куча тряпья, под которой спряталась убитая то ли женщина, то ли девушка. Мысль о скором конце принялась вновь высасывать из мышц остатки сил, он подумал, что если лежать не двигаясь, его еще живого обглодают крысы. Ростову на этих мерзких существ, и на маньяков, везло как никакому другому городу России, измученной самим народом. Скорее всего, ту, за тяжелыми блоками, они успели обожрать, иначе не стали бы к нему принюхиваться. Он попробовал пошевелиться, болезненные ощущения оторвались сразу от нескольких точек тела, но сознание не угасло. Скирдач перевернулся со спины на бок, подобрал под себя колени, и перекатился на голени, усилием воли отключив все возможные ощущения. Сел на ботинки задницей и осознал, что его обшмонали с ног до головы. Одна рука выпала из-за куртки, замерла возле кармана, значит, веревка расплелась еще больше. Он подергал другой рукой, выставил ее, полумертвую, вперед, нашарил перед собой кучу мусора. Мобильник оказался на месте, но пальцы отказывались служить. Перевернув его кнопками вверх, он надавил ладонью на все разом, табло не загоралось, то ли подсели батарейки, то ли заморозился индикатор. Больше экспериментировать Скирдач не стал, потому что сотовый был единственной надеждой, он сгреб его с пола обеими лапами, пропихнул в карман. Он не ведал, сколько провел времени в этом подвале, не знал и своих истязателей, осталось только ждать звонка от своих, глядишь, мобила и сработает. А больше напоминать ему о себе было некому, Скирдач, как и бригадир, приехал из области, в городе снимал лишь квартиру. Разведенный, престарелые родители в станице, какой там телефон! Бабы были, но все временные.
Казак, не теряя драгоценных минут, проелозил на карачках несколько сантиметров, уткнулся лбом в глухую стену. Поднялся, цепляясь за отсыревшую штукатурку, потащился по перегородке к едва различимому выходу из помещения. В другой секции было посветлее, там ближе к углу чернела куча, Скирдач подобрался к ней, ничего не разглядев, передвинул ноги к следующему провалу в неизвестное. В третьем помещении оказалось почти светло, серый полумрак вливался через квадратный проем, рассеивался по комнате, он же чуть обозначил прямоугольник напротив. Это была, кажется, дверь. Казак, собравшись с силами, прополз по стене, шуганулся через проход к противоположной стороне. Устоял, не рассыпался трухлявым пнем, даже сумел вскарабкаться по высоким ступенькам к желанному выходу из заточения. Черная железная дверь предстала страшным обманом, она оказалась не только закрытой, но еще и без ручки. Скирдач, пошарив разбитыми пальцами по ней, зарычал от бессилия, не в состоянии заколотить кулаками по железу. Он не сдался, спустившись по лестнице вниз, побрел дальше осматривать бомбоубежище. Но дверь во всем громадном помещении была единственной, мало того, бомбоубежище было совершенно пустым, если не считать ведра припаявшегося к бетону дном. И здесь казак не упал духом, отодрав дворницкий инструмент, проторчавший тут неизвестно сколько, он поставил его перед одной из отдушин на попа, постарался взобраться на него и удержать в таком положении равновесие. Усилия были вознаграждены, он увидел ноги в зимней обувке, мелькавшие по ту сторону отдушины, полы разных пальто, мотавшиеся туда-сюда. Почувствовал человеческий дух, исходящий от прохожих, набрав воздуху через рот, расклеил окровавленные губы… и задохнулся от приступа кашля. Снова оперся неживыми руками о маленький выступ перед окном на волю, всосал воздух в легкие. Голоса не было, он пропал. Просачивалось через мизерную щель в гортани хриплое сипение, не вспугивая на углах и тонких нитей паутины. Скирдач напрягся из последних сил, привстал на ведре на носки, подбородком, а не руками, оперся о спасительный этот выступ, чтобы удержать равновесие, а после крикнуть во всю мощь. Перебрал, нашаривая точку опоры, тяжелыми ботинками, и ощутил вдруг, как осыпается вниз доминошным столбом, утратившим стержень. Дно ведра, проржавевшего насквозь, не выдержало веса казака, он стукнулся затылком о замусоренный пол, залитый бетоном на совесть.
