Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
— Из домоуправления, — сказал приглашенный в качестве понятого дворник, — Архипов.
Дверь распахнулась. На пороге стояла миловидная блондинка в шелковом халате, по которому летали серебряные драконы. Она была хорошенькая, молоденькая, теплая со сна.
— Ой! — вскрикнула она. — К кому вы? К кому?
— К вам, — сказал Трефилов, по-хозяйски входя в квартиру. — Хозяин-то где?
— Нет его. Нет. На базу уехал.
— А врать старшим нехорошо.
Трефилов и Данилов вошли в спальню. На широкой старинной работы кровати, отделанной бронзой, кто-то лежал, укрывшись с головой одеялом. Трефилов сдернул его, и Данилов увидел маленького лысого человека в яркой атласной пижаме.
— Что же это вы, Суморов, к вам гости пришли, а вы в пижаме?
— Я сейчас, я сейчас…
Никитин пересек комнату, он привычно проверил под подушкой, потом взял висящую одежду, похлопал.
— У меня лично нет оружия, не имею.
— Береженого Бог бережет, небереженого конвой стережет, — мрачно сострил Никитин.
— У меня постановление прокурора на производство обыска в вашей квартире и во всех подсобных помещениях. Согласны ли вы выдать добровольно незаконно полученные продукты?
Суморов уже переоделся в полувоенный костюм, первая растерянность прошла, и он оценивающе разглядывал офицеров милиции, мучительно высчитывая, что для него выгоднее.
— Запишите добровольную выдачу.
— Битый, видать, сидел, — прокомментировал Никитин.
— Было, начальник, так как?
— Запишем, — твердо сказал Трефилов.
Никогда еще Данилов не видел в доме столько продуктов сразу. Десять ящиков шоколада, три — водки и шесть — портвейна, десять ящиков консервов, пять ящиков зеленого горошка, семьдесят буханок хлеба. Ванна была полна подсолнечным маслом, шкаф завален рафинадом.
Понятые, сжав зубы, смотрели на немыслимое богатство.
— Этими харчами, — сказал Трефилов, — неделю детский сад кормить можно.
Ленинградские оперативники старались не смотреть на продукты. И Данилов, вспоминая вчерашний разговор, думал о том, как тяжело было им, голодным, истощенным, изымать у этой сволочи продукты. Видеть, трогать и не взять ничего. В общем-то какая разница — бриллианты, золото, деньги, продукты, для них они теряли свою первоначальную ценность, превращаясь в безликие предметы изъятия.
Один из оперативников побледнел. Под глазами резко обозначились синие круги, он, шатаясь, вышел в коридор.
— Ребята, — спросил Трефилов, — хлеб есть у кого-нибудь?
— Что такое? — забеспокоился Данилов.
— Голодный обморок.
Никитин выскочил в коридор, где на стуле, беспомощно опустив руки, сидел оперативник, вынул из кармана шинели сухарь и кусок сахара, сунул ему.
— Воды принесите.
Он смотрел, как медленно, словно неохотно, ест этот немолодой, изможденный человек, и сердце Николая наливалось ненавистью. Никитин ногой распахнул дверь в комнату, рванул застежку кобуры.
— Гад! — крикнул он. — Я на фронт пойду, но не жить тебе!
Он выдернул пистолет, услышал, как заверещал, закричал тонко толстенький человечек, прячась за шкаф.
Данилов крепко схватил Николая за руку.
— Пусти, — рванулся Никитин.
Данилов словно железом продолжал давить руку.
— Лейтенант Никитин, спрячьте оружие и выйдите из комнаты, взыскание получите позже.
Никитин, словно во сне, сунул пистолет обратно и, никого не видя, вышел в коридор.
— Товарищи, товарищи, — застонал за шкафом Суморов, — уберите этого психического…
— Мы вам не товарищи, гражданин Суморов. И обращайтесь к нам как положено. За действия своего сотрудника приношу извинения. Он будет наказан.
Вошли оперативники, обыскивавшие сарай.
— Там целый магазин, товарищ подполковник. Бочка повидла, пять ящиков водки, три мешка гречки, мешок меланжа, мука.
— Ну, Суморов, — Трефилов сел рядом с задержанным, — когда купец приедет?
— А время сколько?
— Девять.
— В полдвенадцатого.
А на стол продолжали выкладывать пачки денег, золото, камни. Лежали на полу штуки отрезов, дорогие шубы, блестящие кожаные пальто.
Муравьев
Он смотрел на продукты, вещи и никак не мог понять, для чего этот человек, лысенький, маленький, розовощекий, пошел на преступление. Суморов же жил в Ленинграде. Видел, как страдают люди, как гибнут от недоедания дети. Каким же надо быть негодяем, как надо любить эфемерные земные блага, чтобы пойти на самое страшное — лишить умирающего от голода куска хлеба.
«Купца» ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.
— Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, — попросил Игорь.
— А ты глаза закрой, — мрачно посоветовал Никитин, но все же сел. — Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.
— Я бы тоже, Коля, но закон.
— Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда «купцы» придут?
— Через полчаса.
И потянулись долгие полчаса в холодном сарае, набитом продуктами.
Ленинградские коллеги молчали, Никитин рассматривал головки сапог, а Игорь вспоминал, кто же написал стихи:
А над Невой посольства полумира, Адмиралтейство, Мойка, тишина.
Он совсем перестал читать, и это угнетало его. Приедет Инна, вокруг нее будут крутиться начитанные, остроумные ребята, а он — пень пнем. Последнюю книгу, без начала и конца, читал в засаде в Марьиной Роще. Пытался хотя бы приблизительно определить автора и не смог.
До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.
Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.
— Вот это да, — удивленно сказал Никитин, — смотри, Игорь, прямо артист.
Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.
Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
