«Два сигнала объединяет вовсе не пространственная церебральная связь… Складывается впечатление, словно изображения, получаемые правым и левым глазом, видят два наблюдателя, и сознания их объединяются в единый разум. Как будто восприятия правого и левого глаза вырабатываются по отдельности, а после психически соединяются в единое целое… Будто у каждого глаза есть собственный чувствительный центр, обладающий должной репутацией, в котором зависящие от этого глаза мыслительные процессы прорабатываются до высших уровней восприятия. С физиологической точки зрения это означало бы существование визуального субмозга. Потребовалось бы два таких субмозга: один для правого глаза, другой – для левого. Судя по всему, в данном случае единовременность действия, а не структурное единство обеспечивает ментальное сотрудничество»[71].
За этим следуют рассуждения весьма общего характера, из которых я приведу лишь самые характерные пассажи:
«Существуют ли эти квазинезависимые субмозги, основанные на нескольких модальностях чувств? В коре головного мозга «пять» старых чувств не смешиваются замысловатым образом и не проникают друг в друга под воздействием механизмов высшего порядка, но выявляются легко и четко, каждое в своей отдельной области. Действительно ли сознание представляет собой собрание квазинезависимых перцепционных сознаний, психическая интеграция которых в значительной степени осуществляется благодаря временному совпадению ощущений? Когда дело касается «сознания», нервная система не интегрируется путем централизации под управлением епископальной клетки, а скорее развивает многомиллионную демократию, отдельной единицей которой является клетка… конкретная жизнь, составленная из субжизней, несмотря на интеграцию, демонстрирует свою аддитивную природу и провозглашает себя результатом совместных действий крошечных очагов жизни… Однако если мы обратимся к сознанию, в нем нет ничего подобного. Одна нервная клетка вовсе не является миниатюрным мозгом. Клеточное устройство тела не свидетельствует о подобном устройстве «сознания»… Одна епископальная мозговая клетка не может сделать мыслительную реакцию более унифицированной и неделимой, как делает это обширный слой клеток коры головного мозга. Материя и энергия выглядят гранулированными по своей структуре, как и «жизнь» – но не сознание».
Я процитировал отрывки, которые произвели на меня сильное впечатление. Судя по всему, Шеррингтон, владеющий знаниями о том, что в действительности происходит в живом организме, столкнулся с парадоксом, который в силу своей беспристрастности и полной интеллектуальной искренности не попытался скрыть или оправдать (как поступили бы – да и поступали – многие другие), но почти жестоко выставил на всеобщее обозрение, понимая, что это единственный способ приблизить решение научной или философской проблемы, в то время как, прикрывая ее «изящными» фразами, мы лишь тормозим прогресс и укрепляем противоречие (не навсегда, а до тех пор, пока кто-то не заметит наш обман). Парадокс Шеррингтона также является арифметическим, численным, и, на мой взгляд, имеет отношение к тому парадоксу, что я описал выше в этой главе, хотя они и различаются. Вкратце, первый парадокс представлял собой один мир, создаваемый многими сознаниями. У Шеррингтона одно сознание, видимо, основывается на многих клеточных жизнях – или, иными словами, на множественных субмозгах, каждый из которых обладает такой значимостью, что мы склонны приписать ему собственный субразум. Однако мы знаем, что субразум есть кошмарное уродство, как и множественное сознание, и ни тому, ни другому нет места в чьем-либо опыте, да и представить такое невозможно.
Я полагаю, что оба парадокса удастся разрешить (хотя и не претендую на немедленное их решение) путем ассимиляции нашей западной наукой восточной доктрины идентичности. Сознание по самой своей природе есть singulare tantum[72]. Должен сказать, что общее число сознаний равно единице. Осмелюсь назвать его неразрушимым, поскольку оно следует странному расписанию: для сознания существует только сейчас. Для него нет прежде и после. Есть лишь сейчас, включающее воспоминания и ожидания. Однако признаю, что наш язык не в состоянии выразить это. Также признаю, если кто-либо пожелает это подчеркнуть, что в настоящий момент говорю о религии, не о науке – религии, которая не противостоит науке, но черпает поддержку в незаинтересованном научном исследовании.