Книга Не боюсь Синей Бороды - Сана Валиулина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Плотно сжав губы, Умник смотрел на Веру. Ей тоже снился сон, который она сейчас звонким голоском пела всему залу. В этом чудесном сне вокруг нее скакал принц на серебряном коне, а она, не веря своему счастью, смотрела на него сверху вниз, сжав маленькие кулачки на белой шелковой груди, как раз над этими нежными бугорками, от которых у Умника перехватывало дыхание. Принц скакал все быстрее и быстрее, серебряный конь сверкал и вздымался на дыбы, торопя принца, сверкала золотая сбруя, сверкали золотая корона и белоснежная принцева улыбка, сверкали и развевались его драгоценные одежды, и вот он уже нагнулся и протянул свою царственную руку, чтобы подхватить Веру и навсегда увезти ее с собой во дворец, – как тут Вера очнулась. Еще ослепленная монаршим блеском, она моргала, озиралась и недоуменно смотрела в зал, привыкая к обычному миру, как вдруг ее глаза вспыхнули восторженным блеском, а нежнейший, как колокольчик, голосок уже воспевал залу два хрустальных башмачка, что остались стоять на окне ее спаленки. Створка окна, в котором исчез принц, все стучала о подоконник, и колыхалась на ветру хвостиком волшебного сна девственно-белая занавеска. Чудо свершилось, сказка таки стала былью.
Пока в воздухе замирал ее голос, Умник с ужасом видел, как маленькая Вера своими сияющими глазами, невинными бугорками под шелковой блузкой, острыми коленками и серебряным голоском, ни о чем не подозревая, безжалостно крушит и ломает всю его диалектику, сметает хрупким телом весь его правильный и точный мир, где они уже так славно успели разместиться рядом, и летит в непонятные, бесформульные пространства, а он несется за ней сломя голову неведомо куда, неведомо зачем.
В это же время в этом же зале, сидя на третьем ряду рядом с математичкой Рудневой, Юра Симм с тоской думал о подвале, куда его сегодня зазывал Леша Коломийцев. Тот обещал привести туда каких-то девок. Юра немного оживился, когда на сцену выбежала гимнастка из 8 «А» в лиловом нейлоновом купальнике. Пока она, размахивая красной лентой и голыми белыми ногами, кружилась и прыгала по сцене, он все старался вычислить, есть ли у нее под купальником трусы. Приплюснутая тугим трико гимнасткина грудь интересовала его сейчас почему-то меньше. Иногда он косился на Рудневу, которая с одобрением качала головой в такт музыке, и представлял себе эту старую корову в таком же бледно-лиловом купальнике и с лентой в руке.
Нет, кажется, все-таки нет, во всяком случае, из-под лилового ничего не торчало. По рельефу же тела не угадаешь. Слишком плотная ткань. Теперь он уже жалел, что не сел на первый ряд, где у него был бы оптимальный обзор задницы гимнастки. Но там сидел Петров.
Интересно, а Коломийцев бы разгадал? Жалко, что вход ему сюда был заказан. На лифчики у Коломийцева был глаз-алмаз, а вот на трусы можно было бы и поспорить на десять сигарет. Как будто прочитав его мысли, к нему вдруг повернула голову Руднева. Только он раздвинул губы, как увидел, что та с блаженной улыбкой смотрит куда-то сквозь него влажным туманным взглядом. Вспоминает, наверно, свою боевую комсомольскую юность, подумал Симм, когда маршировала на парадах славной родины, поднимая на девяносто градусов ноги в белых носках и теннисках. Или застывала в пирамиде на чьей-нибудь ляжке или плече с задранной вверх ногой, в коротких физкультурных штанах, а может, даже и в шаловливой белой юбочке. Юра улыбнулся старой корове, и Руднева опять уперлась взглядом на сцену.
После гимнастки началась мутотень про советский паспорт. Стогова, конечно, кто еще. Великая чтица английской школы. Хорошо хоть, что грудь у нее была здоровая, как у настоящей бабы, хоть какое-то развлечение. Юра вспомнил, что еще год назад Стогова была, как все девчонки, а после лета пришла в школу с такими буферами, что обалдеть можно. Юбка сегодня на Стоговой была чуть ли не до колен, ни ляжек, ничего не видно, наверное, чтобы советский паспорт не позорить, а могла бы и покороче надеть, между прочим, идиотка принципиальная, посчитаться с интересами коллектива в общем и отдельных членов комитета комсомола в частности. Не отрывая глаз от стоговской груди, Юра вяло внимал Маяковскому. Когда Стогова взмахнула рукой и стала тыкать в лицо капиталистическому таможеннику воображаемым паспортом, да не каким-нибудь там шведским или прочим, а краснорожим, серпастым и молоткастым, Юрины мысли переключились на Штейна. У того, по слухам, скоро будет израильский паспорт, а потом и американский. Отец говорил, они все так делают. Сначала на историческую родину по еврейской линии, а потом в Америку зубными врачами и банкирами. По песку-то родной пустыни кому на брюхе охота ползать, да еще с автоматом в зубах, это пускай местные делают, если им так приспичило. Жить будет Штейн в своей Америке, как у Христа за пазухой. Они все там устраиваются, будь здоров.
А Юра Симм и здесь не пропадет. У него, между прочим, тоже планы на будущее. Они с родителями еще точно не решили, в какой институт, но уж в Москву точно. Он здесь прозябать не собирается. На дипломата пойдет или на журналиста-международника, а если выйдет прокол с республиканским местом, то будет научный коммунизм изучать в университете. С научным коммунизмом можно еще какую карьеру сделать. Вон материн одноклассник теперь начальник отдела пропаганды и агитации ЦК комсомола. У него под Москвой такая дача – закачаешься. Березовая роща вокруг, баня ого-го, там весь ЦК косточки может погреть. Даже отец позавидовал, хотя у них сауна тоже ничего. А мать, как всегда, весело глядя на отца, заявила, что в России масштаб любят и широту, а не мелочатся, как эстонцы.
Тут Юра опять так затосковал по подвалу, по Лешкиным девицам, по запаху дыма, портвейна и свободы, даже по той кошачьей вони и запаху плесени, которые ударяли в нос сразу при входе в подъезд, зазывая и затягивая вниз, под заветную лестницу, в хмельные подвальные часы, что совсем не заметил, как Стогова выпалила последние строки, и захлопал, уже только когда Руднева недоуменно покосилась на него.
А потом, когда на сцену вышла девочка в короткой плиссированной юбке, он даже не понял, в чем дело. Просто сглотнул пару раз от неожиданности, а потом стал довольно глупо озираться, как бы ища подтверждения у зала, что происходящее на сцене было явью. Что девочка была настоящая, и настоящими были ее светлые волосы, сияющим венчиком обрамляющие бледное лицо с острым подбородком, и хрупкие длинные ноги в белых колготках, при взгляде на которые ему почему-то пришло в голову словосочетание «сахарный тростник», такие они были сладкие и гибкие, тоже были настоящими, и что из маленького розового рта серебряным ручейком, прямо как в этой идиотской детской песенке про дружбу, лился самый настоящий человеческий голос. Чуть опомнившись, он прислушался к мелодии. Ну конечно, «Золушка», знаменитая песня, которую по телевизору еженедельно исполняла знаменитая певица и которой еженедельно умилялись безмужние девы всех возрастов и мастей их бескрайней родины, впившись в экран глазами, влажными от томления и надежды, которая, естественно, всегда умирает последней. Даже его железная матушка, урожденная москвичка без провинциального сентиментальничания, и то, проходя мимо телека, иногда замедляла шаги, а потом шла дальше, как говорится, без комментариев.
Но знаменитая певица была пышная и белая, с яблочными щеками, абсолютно коровьими, хотя и голубыми, глазами и с отбеленными локонами до попы. Она уже годами исполняла эту песню, ублажая алчущих дев. За это время у нее вырос второй подбородок, а пухнувшие с каждым годом предплечья уже еле втискивались в кружевные рукава фонариком. Принцу надо было немало попыхтеть, чтобы взвалить эту перезрелую Золушку на серебряного коня, смеялся отец.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Не боюсь Синей Бороды - Сана Валиулина», после закрытия браузера.