Быть или не быть — этот вопросТрагически не понят был ШекспиромВот мышь раздумывает, сунуть ли ей носВ щель, ароматно пахнущую сыромЛовушка или вправду сыр, приманка иль едаНо жизнь для смерти лишь гарнир, поверьте, господа«Не быть» всего лишь слово «быть»С частицей «не» в прибавкуРаз так, не бойтесь умереть прилечьна… (неразборчиво) травкуСмирись с ударами судьбы, или отбить их пробуйНет смысла у твоей борьбы, … (неразборчиво)небес не трогалТак будь или не будь, усни или проснисьЛюби или уйди без сожаленийВ прыжке над головой небес коснисьУпавши на колениВопроса нет — быть иль не быть,В другом вопрос, прохожийЛюбить иль не любитьТакой вопрос предложен.…Закончив декламацию, Дама замолчала. Смолкли и люди, окружившие ее. Я увидел блеснувшие вдруг в свете луны глаза маски и понял, что их нет и что в прорезь глядят — в упор на меня — живые глаза. Глаза Евы. Вдруг свора бросилась на Даму и с воплями, перебудившими бы всю долину, живи там кто-то, подхватила ее на руки, стала вертеть, крутить, хватать… Дама выглядела словно кукла, попавшая в непристойный карнавал… будто девица, шедшая на богомолье и заночевавшая без охраны, на свою беду, в лесу. Руки ее выглядели изломанными, тело выгибалось неестественно, будто механической фигурой была она. Не смотри я в ее глаза за несколько мгновений до того, я бы так и решил — не живая. Но Дама была живой, и кто-то — кажется, юркий Лис — уже спускал свои холщовые штаны, пристраиваясь между оголенных белых ног, которыми жертва сучила по ночной траве. Руки ее прижали к земле, и кто-то — кажется, Волчица — уселся на грудь жертве, как в дамское седло. Я закричал в ярости и резко поднялся на ветви. Участники сцены застыли в недоумении и подняли искусственные морды, словно принюхиваясь к тому, что же там наверху… Я приподнялся, намереваясь спрыгнуть, но левая нога моя то ли соскользнула, то ли подвернулась, и я рухнул вниз, ударившись головой. Жесткая поросль травы — курчавая шапка африканских волос на черной голове земли — смягчила удар, и я упал в темноту, почувствовав на голове холодную и мягкую руку.
…Проснулся я в своей комнате, раздетый, на матраце. Записка лежала на месте, карты, которыми я прижал бумагу, я нашел в том же положении, что я их оставил перед тем, как выбраться. Морщась от головной боли, я поглядел в серый четырехугольник окна. Кажется, тихонечко накрапывал дождь. Из-за двери донеслось вежливое покашливание.
— Владимир? — сказал Жан-Поль.
— Oui, oui, — сказал я, — entre, n’hésite pas[147].
Дверь приоткрылась, Жан-Поль сунул лицо, словно лис — мордочку. Поощрительно и успокаивающе улыбаясь, месье директор сообщил, что я вчера поразил присутствующих настоящей русской удалью. На счету моей эскадрильи числилось две сбитые бутылки перно, четыре пива и литра два вина. Русский мастер-класс, Владимир! — восхитился Жан-Поль.
— А… эээ, — раздавленно прохрипел я.
— Нет-нет, — замахал руками счастливый Жан-Поль, закрутившийся по комнате, словно потерявшая след собака, странный то лис, то волк… — Все в порядке… ты просто задремал под конец у огня, и я помог тебе пройти в спальню.
— Спасибо, — хрипло сказал я, приподнявшись на локте.
— А ты не знаешь, не было ли вчера какой-нибудь репетиции?.. — спросил я. — Мне кажется… я словно бы за домом встретил группу люд…
— Репетиции? О нет! Артисты все в Фижаке, а оттуда до нас двадцать километров… Да и что репетировать? Современный театр… импровизация… джаз и есть! Думаю, тебе что-то приснилось… Ты забавно похрапывал. Но нет, нет, не стоит переживать, все вполне мило! Если честно, все мы крепко поддали. Ну, кроме детей, конечно! Ха-ха… Кстати, мне понравилось вчера то, что ты излагал. Я о Достоевском. Топор как символ русской души… недурно! Вино было отличное, правда? А что это? О, листы бумаги… исписанные! Тебя посетило вдохновение? Большая честь для нас! — тараторил Жан-Пол, усевшийся уже на стул возле этажерки с запиской.
Я возблагодарил Бога за то, что не пытался оставить Еве записку на своем ломаном французском, и содержание текста осталось для Жан-Поля тайной.
— Да-да… вот, набрасываю… что-то… — сказал я, откинувшись на подушку.
— Что же, ты в уединении. Кроме нас, в доме никого, молодежь уже в городке, устанавливают сцены, Катрин с детьми там же… Принимай душ, завтрак на столе — и в добрый путь! — воскликнул Жан-Поль, поднявшись.
— Я долго тут? — спросил я и уточнил. — В своей комнате?..
— Dès la minuit[148], — сказал он.
Под его насмешливым взглядом я встал, кое-как закутавшись в одеяло… пародия на римлянина, — и выскользнул из комнаты, прихватив прощальное письмо. Сделал вид, будто увлечен будущим замыслом… Закрылся в ванной. Жан-Поль протопал по лестнице вниз. Я, ощутив адские похмельные позывы в желудке, открыл воду в кране над раковиной и присел. Под шум воды покорчился немного на унитазе. Горько пожалел, что не поселился в отеле… После порвал письмо и, осквернив бумагу, спустил воду. Перебрался в душ. Спустя полчаса свежий воздух Керба — я распахнул окно настежь — и контрастный душ привели меня в норму, и я спустился на террасу в божеском виде. За столом Жан-Поль допивал кофе. Выглядел он тоже слегка помятым, отметил я с мрачным удовлетворением. Жан-Поль поднял глаза от глянцевой поверхности чашки, и хлопнул по какому-то конверту на столе.
