Она закрыла глаза, и время словно отбросило ее назад. Ей ясно вспомнилось, как она ребенком часто сидела здесь с книгой — всеми любимое дитя, не знающее забот и печалей. А все восторги и мучения взрослой жизни еще так далеко впереди.
«Вы ведь были тогда совсем еще детьми!» — Луиза сказала это таким небрежным, делано дружелюбным тоном!
Вот, оказывается, чем их любовь была для Питера! Из-за чего же она так страдала долгие годы, мучилась, тосковала? Как странно видеть любимого друга детства, юности, а теперь чужого мужа, вспоминать, какую власть он имел над ее жизнью, как много для нее значил, как все без него стало вдруг пусто и бессмысленно: ведь Питер — самый обычный мужчина, таких не счесть. За обедом она сначала не прислушивалась к разговору — просто слушала его голос, стараясь узнать в нем голос человека, сказавшего когда-то: «Я люблю тебя».
А потом она вдруг поняла, как мало у них теперь общего. Он говорил о местах, где она не бывала, о людях, которых она не знает, о впечатлениях, которые она не может разделить. И все время ей хотелось крикнуть: «Разве ты не помнишь? Неужели ты забыл?..
Для Синтии полной смысла была их прежняя жизнь — игры, затеи, веселье, забавные приключения, а Питер толкует о яхтах, скачках, личных самолетах и ночных клубах Нью-Йорка, Что она знает о них?
«Помнит ли он, — думала Синтия, — запах клевера на лугу? Вспоминает ли, как они, взявшись за руки, гуляли в роще, а кругом ворковали голуби?» Она будто снова чувствует тонкий аромат персиков в оранжерее — они тайком рвали персики, и Питер ее поцеловал…
Синтии вдруг показалось, будто она листает альбом с пожелтевшими фотографиями давно ушедших дней.
Гордо вскинув голову, она встала. Она должна вернуться и быть среди них! Надо пройти через это! И виду не показать, что она в смятении и сбита с толку собственными чувствами.
Она вышла в холл. Мужчины возвращались по коридору из столовой, отступать было некуда. Питер, отделившись от остальных, приблизился к ней и взял под руку.
— Нам очень о многом надо поговорить, правда, Синтия? — шепнул он.
Она не успела ответить, как в открытой двери гостиной появилась Луиза.
— А, вот и ты, Питер, — сказала она. — Поднимись в спальню и принеси соболью накидку, становится прохладно.
Питер отпустил руку Синтии.
— Да, дорогая, — отозвался он послушно.
Синтия взглянула на Луизу, и ей показалось, будто в красивых темных глазах мелькнуло подозрение. Неужели ревнует?
«И все же, — с неодобрением подумала Синтия, — могла бы хоть добавить „пожалуйста“.
Все перешли в гостиную. На другом конце был отвернут ковер, и Микаэла со своими юными друзьями затеяла танцы под радиолу. Роберт принес Синтии чашку кофе.
— Черный, как дьявол, сладостный, как любовь, жаркий, как ад, — процитировал он.
Она, не поднимая глаз, взяла чашку.
— Вы сердитесь на меня? — тихо спросил он.
— Очень! — ответила она неуверенно.
— Я думал, вы обрадуетесь…
Синтия взглянула на него с укоризной:
— Ничего подобного вы не думали! Не знаю, зачем вы сюда вызвали Питера, но только не с целью порадовать меня!
Роберт не успел ответить — кто-то его позвал, и он отошел к гостям.
С этой минуты Синтии казалось, что вечер тянется медленно, словно в страшном сне. Она видела, как Питер принес соболью накидку и заботливо укутал плечи Луизы, слышала, как Луиза потребовала сигарету и Питер бросился выполнять требование с раболепным усердием и рвением.
А из прежней, далекой жизни слышалось: «Сбегай за молотком, Синтия!», «Сбегай за поводком, а я подержу собаку!», «Поторапливайся, Синтия, я не собираюсь тратить здесь целый день!..»
Она тогда прислуживала Питеру, выполняла его поручения, ведь Питер был мальчик, она — девчонка. Теперь Питер — мужчина и прислуживает жене.
Синтия разговаривала с гостями, пыталась вести себя естественно, но в душе чувствовала одно — нужно отсюда бежать, и поскорее.
Луиза пожелала танцевать — сначала с Питером, потом с Робертом. Синтия стояла в одиночестве у окна, когда Питер позвал:
— Пойдем потанцуем, Синти!
Так он прежде ласково называл ее.
— Нет, нет! — вырвалось у нее.
Она не позволит ему прикасаться к себе!
— Что ж, тогда поговорим! Кстати, надо чего-нибудь выпить. Тебе принести?
Синтия отрицательно покачала головой. Питер оставил ее на минуту и вернулся с бокалом виски с содовой.
— Ты такая хорошенькая, Синтия, но почему ты не вышла замуж?
Она ответила просто, не задумываясь над жестокостью его слов.
— Я была медсестрой, Питер. У нас тут шла по-настоящему большая война.
Питер покраснел.
— Ты думаешь, я этого не понимал? Я хотел перевестись сюда, хотел воевать в британской авиации, но…
— Но не воевал…
Питер не выдержал прямого, открытого взгляда, пустился в объяснения, стал излагать резоны, которые, как поняла с тяжелым чувством Синтия, приводил уже не однажды, о долге, о пользе нации. Все это она слыхала не раз и от мужчин, и от женщин, тех, кто счел для себя предпочтительнее другой берег Атлантики, вдали от разбомбленной, разоренной Европы.
— Ладно, Питер, — мягко проговорила она, — у каждого своя совесть. Я не сторож своему кузену — сейчас уже нет.
— Черт побери, Синтия, ты всегда ко мне придиралась! Чем мне нравятся американки — с ними никогда не чувствуешь себя неловко, перед ними не приходится изображать из себя святого.
— Не приходится?
— Нет, — гневно повторил Питер. Он поглядел на свой пустой стакан. — Пойду, налью еще виски. Может, все-таки и тебе?
— Не надо, спасибо.
Синтия подождала, пока он вернется.
— Должен сказать, Шелфорд здорово подправил наш старый дом.
— Ты не против переделок, реставрации?
— Почему я должен быть против? Я рад — наконец-то на старое семейное гнездо нашлись деньги. А то была всегда просто огромная лачуга. Здесь теперь можно жить. Завтра Шелфорд хочет показать мне всю усадьбу. Хорошо бы ты поехала с нами, подскажешь, если нужно, как зовут старых арендаторов — вряд ли я вспомню их имена, да, наверно, и не узнаю никого.
Синтия не отвечала. Питер сделал большой глоток и, словно желая прервать затянувшееся молчание, заговорил:
— Послушай, Синти, ты ведь больше на меня не сердишься? Что оставил тебя, женился на Луизе? Конечно, я поступил подло, бросил тебя, но Луиза — да ты и сама видишь. Мы с тобой были так молоды, вряд ли что-нибудь толком понимали. — Он взял ее за руку. — Скажи, что больше не сердишься на меня, Синти. Будем друзьями? Все трое? Ты, я и Луиза?
