Тот, что получил укол рапирой, был мертв, а второй так перепуган, что ради спасения своей шкуры готов был рассказать все. Он объяснил, что они лишь выполняли указания джентльмена, заплатившего им.
В их карманах нашли по десять гиней, выплаченных каждому, и грязный, помятый клочок бумаги, на которой был начертан план дома герцога и окружающей местности.
Примечания были сделаны почерком Эдмунда, поэтому не было большой нужды в описании заказчика убийства, которое дал бандит и которое, впрочем, точно совпадало с образом кузена.
Вернувшись в дом, начальник полиции предложил квалифицировать преступление как попытку грабежа с применением насилия.
Имя Эдмунда он предложил не оглашать на суде, но собирался от имени герцога поехать в Лондон и настоять, чтобы кузен с женой немедленно покинули Англию, так как в противном случае будут арестованы и обвинены в заговоре с целью убийства.
— Вы обещаете сделать это для меня? — спросил герцог.
— Несомненно, — ответил полковник. — Я считаю, что после сотрясения мозга вам не следует ехать, лучше останьтесь здесь и ухаживайте за молодой женой.
Улыбнувшись, он добавил:
— В конце концов у вас медовый месяц, а из-за болезни вы еще не имели возможности насладиться им вдосталь.
— Это так, — согласился Бакхерст.
Заметив, что полицейский бросил взгляд на бутылку шампанского, герцог поднялся, чтобы налить ему бокал, и сказал:
— Будьте добры, объясните ему — ведь вы знаете его столько же лет, сколько и меня, так что, возможно, он послушает вас, — что, пока он будет жить за границей, я буду выплачивать ему содержание в размере двух тысяч фунтов в год.
— Я сделаю это еще убедительнее, — ответил Стоунер, — я предельно ясно доведу до его сведения, что стоит ему сделать шаг на территории нашей страны, как он немедленно будет арестован.
Герцог облегченно вздохнул.
— По правде говоря, я уже опасался, что Эдмунд и впредь будет замышлять что-либо против меня, чтобы стать следующим герцогом Бакхерстом.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не случилось, — заверил полковник. — За последнее время я столько наслышан о происках Эдмунда, о которых вам и знать не стоит, так как это расстроит вас еще больше.
— Меня уже ничем не удивить, — ответил герцог. — С Эдмундом с самого детства всегда была масса хлопот, и вам известно мнение моего отца о нем.
— Естественно. Доверьте это дело полиции, и я обещаю, что подобного больше никогда не случится. Я прослежу, чтобы уже в ближайшие сутки они с женой перестали осквернять территорию Англии своим присутствием.
— Благодарю, полковник. А теперь — время обеда; надеюсь, вы не откажетесь отобедать со мной?
— Если это не займет много времени, поскольку мне следует поспешить в Лондон.
Герцог пошел отдать распоряжения, а также предупредить Хигсона, что ее светлость будет обедать у себя, а он постарается присоединиться к ней как можно скорее.
Сэмела была крайне разочарована.
С утра она мечтала о том, как после чудесной прогулки с мужем они будут снова вместе обедать в малой столовой и греческие боги и богини будут наблюдать за ними.
Потом, когда она с трудом пыталась заставить себя съесть что-нибудь, она все еще продолжала волноваться, что герцог переутомился, и послала горничную за Иейтсом.
Камердинер вошел в комнату с озабоченным видом.
— Вам нехорошо, ваша светлость?
— Нет-нет, все хорошо, я просто беспокоюсь, что его светлость может переутомиться. Постарайтесь убедить его лечь в постель, как только полковник уедет.
— Постараюсь, ваша светлость. По правде сказать, мне кажется, что его светлости должна пойти на пользу первая верховая прогулка со дня свадьбы.
Сэмеле ненадолго стало немного спокойнее, но после ее тревога снова возросла.
Когда с обедом было покончено и поднос с посудой унесли, она почувствовала такое беспокойство, что встала с постели и подошла к окну.
Зеркальная поверхность озера ослепительно сияла вдали, а парк выглядел тихо и мирно.
Казалось невероятным то страшное, что они испытали этим утром: смертельная угроза, возникшая посреди такой красоты.
«Спасибо тебе… спасибо, Боже, что… ты помог мне… спасти его», — молилась Сэмела.
Потом ее снова охватил ужас — она представила себе, что могло случиться, и это было так страшно, что она задрожала, а перед ее глазами все поплыло.
В это момент она услышала, как дверь в гостиную открылась, и решила, что это горничная или Иейтс.
Она обернулась. В комнату вошел герцог.
Непроизвольно, лишь потому, что ее страх за него еще не прошел, она бросилась к нему и прижалась к груди.
— Вы… живы… вы… живы! Обещайте мне, что… этого с вами больше… никогда не случится! Я… больше… не выдержу!
Ее голос прервался. Обняв его за шею и почувствовав его руку на своей талии, Сэмела неистово прильнула к нему всем телом, словно боялась потерять.
Он долго смотрел на нее; глаза были полны слез, губы дрожали, светлые волосы рассыпались по плечам, и он подумал, что ни одна женщина не может быть прелестней, обладать таким ангельским лицом и быть настолько ни на кого не похожей.
И тогда он наклонился и прильнул к ее губам.
Ей не верилось, что это явь.
Потом, когда он прижал ее к себе крепче, а его поцелуй стал настойчивее и требовательнее, она поняла, что мечтала именно об этом, молилась о том, чтобы произошло именно это.
Ее озабоченность и страх рассеялись как утренний туман, а солнечный свет и тепло волной прокатились по всему телу.
Ей показалось, что эта волна ее любви докатилась до герцога и, соединенная с его ответным чувством, снова нахлынула на нее.
Он целовал ее так, что ей почудилось: сначала он захватил ее сердце, потом душу, а затем всю ее целиком.
Наконец герцог поднял голову и сказал:
— Моя родная, моя радость! Ты такая храбрая! Как отблагодарить тебя за то, что я остался жив?
— Я… люблю… тебя!
Ее слова прозвучали, как шелест ветра, но герцог услышал их.
И он снова поцеловал свою жену, целовал так, что у нее прерывалось дыхание; ей казалось, что он унес ее с собой на небо, где повсюду были цветы, музыка и любовь.
Ее переполняли такие чувства, которые, казалось, невозможно вынести… Она что-то невнятно пробормотала и спрятала лицо у него на груди.
И тут она заметила, что он переоделся: на нем был длинный бархатный халат, который она уже видела, когда он впервые после болезни сидел в кресле в своей спальне.
