На удивление, он отнюдь не впал в ярость, а наоборот, блаженно заулыбался.
— В отличие от вас, я не могу похвастаться наличием удачного или неудачного опыта. То, что со мной произошло, действительно имело место. Я даже помню, как это было, с кем это было, где это было. Но я не понимаю, не знаю — почему. Я не владею опытом того, что сотворил.
— А… Это мог быть один из ваших приступов? Ну… мне говорили, у вас…
— Нет. Приступы начались после, — Вася несколько раз кивнул самому себе. — Это была краткосрочная ошибка в матрице моего мозга. Мозг принял решение до того, как я это осознал. В тот момент я не обладал свободой выбора.
— Но вы же знали, что делаете, — в Сашином голосе появилась твердость.
— Знание очень условно. Самоанализ играет с человеком в кошки-мышки, дает ложные ответы, позволяет ставить изначально неправильные вопросы. А свобода выбора, моя дорогая, напрямую связана с самоанализом.
— Сейчас вы скажете, что мы произошли от обезьяны, души не существует, а человеком управляют одни только химические процессы, которые он не в силах контролировать, — закончив мысль, Саша изумилась ловкости, с которой построила сложное предложение на русском языке — так резво она не рассуждала с тех пор, как покинула кабинет доктора Адхена в последний раз.
— Но это правда! Ощущение свободы выбора — фикция! Оно порождается мозгом уже после того, как тот выбирает за нас наши действия. «Мое тело и моя воля — это одно и то же». Шопенгауэр!
— Как-то это не вяжется с вашими предыдущими словами.
— Какими?
— Ну как же? Вы говорите, что не знаете, почему все произошло.
— Верно. Я не знаю.
— Стало быть, вы этого не выбирали.
— В том-то и дело.
— Но вы сами сказали, что сначала мозг принял решение, а уже затем вы приступили к исполнению.
Вася Петров глядел на Сашу чуть отстраненно, словно чувствовал с ее стороны какое-то принуждение и не хотел поддаваться.
— И когда вы совершали действие, вы знали, что за действие совершаете, — продолжила она.
— Знал, конечно.
— Если вы знали, значит, вы несли ответственность, вы отвечали за действие. Не только мозг, но и вы, вы сами, вы, который находится не только в мозгу… отвечали за действие. Потому что даже если мозг и запутывает нас, у нас все равно есть шанс остановиться — пускай уже в процессе совершения ошибки. Или… — Саша на секунду задумалась. — Или уже после того, как ошибка совершена.
— Каким образом мы можем остановиться, если ошибка уже совершена?
— Осознать ее. Не повторять ее.
В палату заглянула Нина, спросила, всё ли в порядке, исчезла.
За окном никто не проходил, солнце не светило, не шел дождь, не бушевала гроза, не грохотало море. С потолка не капало. По стенам не бегали траканы. На полу не шебуршились мыши и ящерицы. В палату не заползали змеи, не врывались еноты. В дверь не стучали опоссумы. Кровать не обвивал ядовитый плющ. Лампа светила резко, но беззвучно. Обстановка как будто бы отказалась участвовать в судьбе Васи Петрова. Было очень тихо, и подсудимый знал, что сейчас Саша задаст этот самый вопрос. Никто не обязывал его отвечать ей, но почему-то он не чувствовал надобности врать, словно она пришла снять с него груз, который в одиночку не одолеть.
Они смотрели друг на друга, и этот обмен взглядами, впрочем, даже не обмен — зрительное включение друг в друга — напоминало Саше минуты в кабинете Адхена, когда, созерцая содумника, она решала, говорить ли ему правду, а он — спускать ли ей ложь.
— Спросите, вам же хочется, — Вася Петров улыбнулся, но уже не лукаво.
Спрашивать было необязательно, они оба знали ответ, но смутно надеялись на то, что в последнюю минуту мозг даст сигнал к спасению. Саша встала со стула и подошла к кровати, склонилась над пациентом.
— Вы бы сделали это снова?
Вася сжал зубы и выдохнул в потолок:
— Все это равнодушие… в мире…
* * *
Тот вечер многим запомнился как внезапная остановка посреди длинной дороги. Не остановка в пробке и не остановка по вине проколотой шины или иссякшего топлива, не остановка на кофе и на перекус. Стоп-сигнал из-за гигантского взрыва, который надо было пережить, переждать, прежде чем в задумчивости двинуться дальше.
После того как Нина заставила Сашу выполнить часть культурной программы и послушать Вагнера на третьей сцене Мариинки, Саша, забравшись в кровать с «Анной Карениной», думала об опере и о страхе, который необходимо познать, чтобы забыть его навсегда. Мало его проанализировать, мало понять его природу, с ним надо столкнуться лицом к лицу, несмотря на ужас, впериться в его оскал.
— Знаете, чем вы отличаетесь от этой героини? — спрашивал доктор Адхен, когда Саша показывала ему черно-белые картинки из книги, которую недавно выпустил ее любимый писатель. — Тем, что она исследует свой страх. А вы нет.
Произнося слова, Адхен думал, что имеет в виду глубинный анализ, теоретическое погружение в себя, интроспекцию. Он не знал, что к тому моменту Саша уже мысленно определила самоанализ как первичный этап, играющий, однако, роль второго плана. Для того чтобы сломать модель собственного поведения, мало вообразить себе кошмар — в него надо окунуться. Иначе не поверишь, иначе не испугаешься по-настоящему. И настаивая на исследовании страха, доктор Адхен фактически предлагал Саше нырнуть в аквариум с акулой, вглядеться в нее хорошенько, зафиксировать ее образ в памяти и выбраться, по возможности, не захлебнувшись. Положа руку на сердце, доктор Адхен не очень понимал, как Саша представляет себе исследование страха.
Поначалу она пыталась напугать себя чужими страхами. Даже в комнату ужасов сходила, разозлив билетершу громким пением в «туннеле смерти». Саша была бесстрашным Зигфридом. Лесные звери, драконы и огонь не пугали ее. Оставалось только нырнуть.
Адхен даже не представлял, как не хватало воздуха в закрытом аквариуме; как вода постепенно заполняла легкие; какой странной казалась пасть акулы, напоминающая длинный рот с тонкими, почти невидимыми губами; как мягко и спокойно, подобно водорослям, колыхалась в голове мысль: если сейчас она меня проглотит, я уже не смогу ничего сказать.
— Ты собираешься спать? — Нина постучалась и тут же вошла в комнату. — Ты плачешь?
От этого вопроса Саша зарыдала истошно и сопливо. Нина села на край кровати.
— Это из-за пациента?
— Он даже не представлял, он даже не захотел представить себе… как это было.
— Было что? — Нина хотела обнять Сашу, но та отстранилась.
— Работать над собой. Быть инструментом. Быть устойчивым… Он был устойчивым только до тех пор, пока для него это было комфортабельно… комфорта… комфортно.
— А-а-а. Понятно. Психотерапевт. — Нина размышляла над следующей репликой.
