– Хлорамин их не убьет, – сказала я, силой заставляя свои руки лежать. Меня буквально тянуло схватить губку, оттереть лицо, а потом – и всю комнату. Но я не доверяла полковнику – она могла схватить губку и унести после того, как я сдамся.
– Я обработала хлорамином тарелку, на которой лежали овощи, убившие мою жену, и плесень выросла вновь.
Я произнесла это ровным монотонным голосом, и это прозвучало как заклинание.
– Хлорамин не убьет все споры, – мягко отреагировала полковник, – только некоторое количество. Но он убивает достаточно, чтобы быть нам полезным.
Существовало два вида спор – репродуктивные и покоящиеся. Репродуктивные меньше, слабее, но их больше числом. Покоящиеся споры – хламидоспоры – больше размером, сильнее и могут выживать даже в самых суровых условиях. Их гораздо труднее убить. Структура созданной нами плесени несла в себе черты плесени природной, с одной стороны, и созданной человеком, с другой. Она была родственницей как губке, лежащей на моей груди, так и грибу, который вырастает на лужайке после сильного дождя. Я ела эти грибы. Я видела и полезные, и ядовитые шляпочные грибы, погибшие под толстым слоем серой плесени. Когда они появились, проект «Эдем» стал еще более двусмысленным.
– Вы нашли способ убивать хламидоспоры? – спросила я помимо собственной воли. Задав этот вопрос, я посмотрела на полковника. Она сменила форму; грязи на ней больше не было, хотя на полу грязь оставалась, уродуя и профанируя чистоту комнаты.
Полковник улыбнулась:
– Пока нет.
В ее улыбке не было особой радости, но оттенок сдержанной удовлетворенности был.
– Помойтесь, – сказала она, – я скоро вернусь.
Она повернулась и вышла. Автоматически я перевела взгляд вниз, на источник плещущего звука, который сопровождал ее первое появление. Ведро мыльной воды с хлорамином было лучшим из всего, что я видела после смерти Никки. Я снова заплакала, но на этот раз мне было наплевать.
Выбраться из постели мне было не просто. Тело мое ослабло, истощенное месяцами странствий по серому миру в ожидании, когда он наконец заберет меня. В конце концов, единственным способом выбраться из постели было просто выпасть из нее. Вытащив из руки иглу, я перевалилась через край койки и нелепым мешком костей и тощей плоти рухнула у ее края. Подползла к ведру с губкой в руке, смыла грязь с лица и принялась смывать грязь с мира.
Конечно, мне следовало надеть перчатки и толстые джинсы, чтобы защитить кожу рук и колен от воздействия химикатов. Все, что было у меня, так это тонкий больничный халат да голая кожа рук, которая так долго оставалась испачканной. Мне же нужна была только чистота. Поэтому я склонилась над покрытым пятнами грязи линолеумом и терла его, пока кожа на моих пальцах не потрескалась, и они не стали кровоточить. Все следы грязи были уже стерты с пола, а я все мыла и мыла пол, и остаток воды в моем ведре стал темным и густым как вчерашний кофе. Все это время я плакала, сводя насмарку работу машины, обеспечивавшей внутривенное вливание. Но это было здорово, по-настоящему здорово, потому что теперь я была чистой.
Когда силы оставили меня, я уронила губку и рухнула там, где была, лицом в пол, в окружении восхитительного, чистого запаха хлорамина. В первый раз с тех пор, как я держала в руках хрупкий череп своей дочери, отполированный плесенью, я понимала: все, что происходит, – реально.
Это не сон и не мечта.
* * *
Полковник Хэндельман разбудила меня, слегка ткнув кончиком пальца под ребро – достаточно сильно, чтобы сделать больно, и достаточно мягко, чтобы не оставить синяка.
– Как вы себя чувствуете, доктор Райли? Лучше? Как вполне разумное человеческое существо. Или нам еще на некоторое время оставить вас купаться в собственном горе и отчаянии? Уверяю вас, мое начальство это не одобрит.
– Ваше начальство послало вас найти меня и арестовать за совершение тяжкого преступления, – сказала я, перекатившись на спину и уставившись в потолок, божественно чистый, божественно стерильный. Ничто, даже паутинка, не искажала его совершенного облика. Рай, да и только.
– И я не знаю, что они прикажут вам сделать со мной.
Уже произнося эти слова, я понимала, что я неправа, и груз моей ошибки ложился на меня весом огромной горы.
Они могли запереть меня в комнате, куда выходил бы канализационный люк. Они могли бы говорить со мной о шести миллиардах погибших и конце цивилизации; а когда не помогло бы и это, они нашли бы в своих компьютерах все фотографии Никки и Рейчел и проигрывали передо мной бесконечное слайд-шоу того, что я безвозвратно потеряла.
Они могли бы сесть передо мной и медленно, в деталях, не щадя меня в подробностях, объяснять, в чем состояла моя вина, и я бы верила им безоговорочно, потому что они говорили бы сущую правду. Было так много всего, чем они могли бы меня наказать, и я заслужила это наказание, каким бы оно ни было мучительным.
– Мне приказали освободить вас, – спокойно сказала полковник, – а наказание вам будет такое.
Она помедлила, словно набиралась сил, и продолжила:
– Вы будете знать, что в мире был рай, было некое безопасное место, где царила… как звучит это слово? Да, царила чистота. Вы будете знать, что в этот рай дорога вам закрыта, что вы отвергнуты, и когда мы все станем жертвами разложения, вы будете знать, что это – ваша вина. Мир рухнет, и, если вы проживете достаточно долго, чтобы быть тому свидетелем, вы должны знать, что каждый умирающий будет умирать с вашим именем на устах.
Я смотрела на нее во все глаза.
– Вы не сделаете этого!
Но в глазах полковника не было ни жалости, ни прощения. Только холод, который сквозил во взгляде той черной собаки перед тем, как я опустила прут арматуры на ее череп, да пустота, которая поселилась во взгляде Никки перед тем, как мягкое чудовище забрало ее жизнь.
– Сделаем.
Я села, едва не поскользнувшись руками на все еще влажном полу.
– Что вы хотите? – спросила я. – Вы сказали, я должна начать действовать как разумное существо, но вы и слова не сказали, что я должна делать.
– О, прошу меня простить, доктор Райли! Я предполагала, что вы должны были сообразить. Вы же так умны!
Полковник приблизилась и склонилась ко мне:
– Вы должны уничтожить хаос, который вы создали.
Я медленно подняла глаза:
– Что?
– Мы хотим, чтобы вы исправили свою ошибку. Вам будет предоставлено все, что требуется, и когда вы все сделаете, то будете свободны. Ни штрафов, ни последствий. С вами останется только ваша совесть. Мы даже не будем афишировать вашу роль в этой катастрофе. Сейчас это сделать просто, поскольку все средства массовой информации уничтожены. Вы даже сможете стать героем, если это то, чего вы хотите.
Я хотела не этого. То, что мне было нужно, так это маленький домик со студией в лишней комнате да смеющаяся черноглазая женщина, которая лакомилась бы дыней, которую я не смела тронуть. Мне нужна была одиннадцатилетняя девочка, кривящая губки при виде своей матери, которая танцует в гостиной как чокнутая. То, что мне было нужно, погибло, похоронено и никогда не вернется.
