Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
Торжество открыл президент, в своей речи он счел нужным осветить проблему матерщины в художественной литературе. Во всем сказанном им только это и заслуживает внимания, тем более что со сцены, на которой президент стоял, мат в иных спектаклях витает по залу, как белокрылая чайка. И теперь изображение чайки на занавесе театра символизирует именно это, а совсем не верность творчеству Чехова. Впрочем, говорят, есть предложение для полной ясности заменить чайку изображением фаллоса нынешнего худрука как непременной части русской матерщины. Это яснее соответствовало бы нынешнему духу театра.
Президент проницательно заметил, что Толстой, Чехов, Бунин обходились без матерщины. Верно, даже околоточные не смели материться на службе. И эти русские писатели, и многие другие крепких слов однако не чурались, но хорошо знали, как надо обходиться с ними, чтобы не оскорбить слух не только профессоров, но и тех же околоточных. Если бы спичрайтеры президента читали «Войну и мир» Толстого, то могли бы для наглядности и примерчик вставить в его речь. В сцене охоты (второй том) есть такое место:
«Улюлюлю! Улюлю! — кричал доезжачий Данило. Когда он увидел старого графа Ростова, в глазах его сверкнула молния.
— Ж…І — крикнул он, грозясь арапником на графа.
— Про…ли волка-то!.. охотники! — И как бы не удостаивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобою, приготовленною на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими».
И хотя тут простительные охотничьи страсти, да это вообще не матерщина, но все равно — многоточия.
Можно найти примеры грубости и у Чехова. Так, в его пьесе «Иванов» главный герой в беспамятстве кричит на свою жену Анну Петровну (Сарру Абрамсон), когда она в ссоре бросила ему в лицо, что он женился на ней в расчете на большие деньги ее родителей: «Замолчи, жидовка!».
Но, пожалуй, в специфической аудитории, собравшейся в тот вечер в театре имени Чехова, привести этот пример из классики было немыслимо. Евреи считают только себя вправе употреблять это словцо и слушать его спокойно могут только из уст соплеменника. 24 января в «Литературной газете» был напечатан большой цикл стихов Евгения Рейна под загадочным заглавием «Здесь время падает наклонно». Конечно, сразу хочется спросить: а что, обычно «время падает» отвесно? А куда падает? Ну, ладно, пусть падает. Гораздо интересней, что одно стихотворение начинается категорическим и радостным заявлением: «Я — жидовская морда…» Вот, мол, смотрите, какая ныне свобода для нас. И это нигде не вызвало никаких протестов, даже вопроса: зачем это он? Между прочим, не так давно в передаче по каналу «Культура», которой давно ведает архангельский мужик Архангельский, Евгений Рейн в компании четырех соплеменников заявил, что его считают еврейским Есениным. Кто считает, неизвестно, но не надо удивляться, если скоро по этому каналу объявят, что Есенин — русский Рейн.
Ну, а что же президент сказал в итоге писателям и артистам о матерщине? Да как всегда, с улыбочкой: «Впрочем, это вам виднее». Даже в таком вопросе не решился, не посмел, струсил встать на защиту народа. А ведь как пылко заливает, повторю, о «скрепах народной нравственности». Разве у него повернется язык возразить Улицкой, Рубиной, Ерофееву, почему-то особенно полюбившим по рождению чуждый им русский мат. Ерофеев, отпрыск чрезвычайного и полномочного советского посла в Сенегале, признавался, что специально учил наш мат, как иностранный язык. Такой же иностранный он и для этих двух дам, и для многих других мастеров художественной похабщины.
* * *
Но вот началось… На экране бегут имена писателей: Лермонтов… Татьяна Толстая… Лев Толстой… Войнович… Салтыков-Щедрин (мелким шрифтом)… Евтушенко… Фонвизин (мелким шрифтом)… Твардовский (средним шрифтом)… Интересно…
Можно было ожидать, что в год 70-летия нашей Победы в столь многозначительном «стартовом» концерте Года литературы с президентским зачином достойно будет представлена поэзия Великой Отечественной войны, о которой так верно сказал когда-то Сергей Наровчатов: «Война не породила у нас гениального поэта, но породила гениальную военную поэзию». Увы, прозвучало только одно стихотворение Константина Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины». Стихотворение прекрасное, но Олег Табаков, по-моему, прочитал его, совершенно не понимая, что читает. А где стихи хотя бы тех же Берггольц и Друниной? Допустим, эти строки:
Мы предчувствовали полыханье Этого трагического дня. Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье… Родина! Возьми их у меня…
Этих славных имен, этих великих строк не было даже в бегущей строке.
Кстати, на другой день президент выступал в Счетной палате и опять: мы не позволим искажать правду о войне, мы не допустим оскорблять память погибших, мы будем защищать… и т. п. А назавтра выходит еженедельник «Аргументы и факты» № 5, и там беседа Владимира Бондаренко со странным фронтовиком Даниилом Граниным. Ему мало прежнего вранья о том, что ленинградцы шли на фронт с косами и вилами, что плен карался у нас как преступление, ему мало клеветы, что Сталин ни разу не помянул погибших, что мы получили медали в честь Победы только в 1965 году— через двадцать лет после войны. Ему мало и другого вранья, и он преподносит новые лоханки лжи. Так вот, Путин, позвоните старцу, который, может быть, уже тронулся умом, и скажите ему, чтобы он заткнулся. Ха! Да разве посмеет. Вот о своем разводе с женой он охотно поведал всей державе, а тут… Как можно-с! Посетить клеветника в день рождения, поздравить и вручить орден и подарок, это легко, это с радостью. А заткнуть рот лжецу? «У нас же не 37-й год!».
Но вот на экране и помянутый Иосиф Бродский. Как же ему тут не быть! Даже за одно только стихотворение «На смерть Жукова» он заслужил это. Тут чего стоит первая же рифма «круп-труп». Не мог понять любимец муз, живя за океаном, что советский народ хоронил не труп (это для медицины, для морга), а своего национального героя.
А дальше!
Сколько он пролил крови солдатской!..
Вот ведь как! Не фашисты проливали нашу кровь, а советский маршал. Значит, фашисты ни в чем и не виноваты и достойны райского блаженства. А Жукова и всех наших солдат и офицеров, погибших в боях за родину, американский поэт поместил в «адскую область», то бишь просто в ад. Да за что же? А не надо было защищать родину социализма.
И еще о нас:
Смело входили в чужие столицы. Со страхом входили в столицу свою…
Это немцы «входили» и порой под аплодисменты в чужие столицы, объявленные открытыми городами, а мы врывались, вламывались, а то и вползали, вгрызались, как в Варшаву, Будапешт и Берлин. А в своих столицах мы могли опасаться только лжецов да холуев в прозе и поэзии.
Конечно, не могло в этом мероприятии обойтись и без Солженицына, «Архипелаг» которого у президента под подушкой. В этом, по выражению В. Шаламова, литературнополитическом дельце сосредоточена вся суть нынешнего времени, в нем начало всех мерзостей сегодняшнего дня. Зря читали со сцены что-то прозаическое, надо бы — стишки его. Хоть развеселили бы народ. А литературу нашу Солженицын всю оклеветал — от Пушкина, которого представил певцом крепостничества, от Толстого («Зачем свобода тому, у кого она есть!») и Достоевского («Белые штаны носил на каторге — уж куда больше!») до Горького, изобразив его вернувшимся в Советский Союз лишь потому, что доходов на Западе стало не хватать. И вот мы видим пакостника рядом именно с Толстым и Достоевским.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
