Что можно позволить себе сказать о человеке, который принадлежит ВСЕМ. Никто так не совпал со своим народом, никто так не помог. Жизнь – это вопрос энергии. Он совершил Чудо – накормил всех пятью хлебами. Вкус, применительно к нему, неуместен, потому что «ели все и насытились». Дело было даже не столько в поклонении его творчеству, сколько в использовании его Энергии. Он ничего не утаил, ничуть не вознесся, все жилы и струны – отдал. При столь элитарном, казалось бы, образе жизни такая отдача – это Чудо. «…Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира»… И отдал. Он был послан нам, потому что тот отрезок пути без его рычания был – непроходим. Помог и ушел, не стал жить ни на минуту дольше, чем он был нужен живым, не потребовал и не получил ответных наград и премий, не стал ветераном на шее боготворящего его народа.
Он сделал больше для свободы советских людей, чем даже Солженицын, потому что «Красное колесо» не может быть полностью усвоено теми, по ком оно уже проехало.
Он был противоядием от унижения нашей жизни.
Высоцкий – это советское Евангелие, единственная об-щая духовная пища, которая оказалась полезна всем.
Erofeev.ru
Ерофеев, настоящий Ерофеев, Веничка, ухитрился пронести практически в одиночку общий крест, не трансформируя почти совсем это занятие в «искувство», как это поделывал, допустим, более него преуспевший на ниве всенародной любви Высоцкий. Его же величие не только в абсолютном совершенстве, духовном, нравственном, словесном, – созданного им памятника литературы и эпохи, но и в полном соответствии жизни и творчества. Не отжал ни икринки от заявленного «индивидуального графика». Вот уж поистине – живет как пишет… Любил себя, любовался собой, но не жалел нисколечки, иными словами, относился к себе, как Бог. Перечитывая сейчас канонический текст Петушков, в сотый раз, я уже вижу совершенно явственно это любование, пусть даже в форме самолюбования, но какого сорта – гоголевского! Каков восторг смирения с логикой бытия!!! Какой азарт следования по избранной стезе! Я всерьез полагаю, что бывают такие времена-эпохи, когда «правильно жить» значит погибнуть.
(Маленькая дочка соседей по коммуналке, возникшей на развалинах бывшей собственной квартиры замученного и расстрелянного деда моего, как-то заявила – как попугай, очевидно – моим чудом уцелевшим родителям: «А чего вы еще хотите, имея теплую комнату?». Так вот, легко, конечно, посылать других по стезе, имея, пусть всего лишь, теплую комнату, когда вымирать обязаны другие, Богом избранные и талантом обремененные. И тем не менее).
Дар обязывает не что-нибудь там такое разэтакое, а просто-напросто – следовать своей стезей, погибая вместо того, чтобы якобы спасительно – изменить ей. Веничка положил на алтарь не карьеру, не благополучие, не здоровье, а всего себя со всем, что ему было дано в дорогу. Величие не в умелости, а в верности своим, Богом данным, пусть даже обломкам. Габариты величия определяются величием жертвы. Сначала встает вопрос – Всем пожертвовал или Не Всем, потом – много ли было Дано. Тут и умение само собой организуется в соответствии с масштабом Дара.
Именно гармонии советую вам завидовать, господа, ибо только ей под силу замесить ад и рай в такой волшебной пропорции, что даже умирающий от боли и горести носитель ее – для нас, прочих, светит и возвышает, радует и смешит.
Человеки не умнеют в ходе исторического процесса. Открытия, важные для жизни духа, делаются в энные разы – одни и те же. (Полагаю, на правах псевдонаучного работника, что так же дело обстоит и с открытиями, важными для жизни тела). Но так красиво, как Веня, продемонстрировать очевидную и никому до сих пор неизвестную истину, что все истории о человеке суть истории о Любви, «как у Ивана Тургенева»! Так понимать, что даже когда персонаж рассказа старого Митрича, председатель колхоза по кличке Лоэнгрин, «строгий такой… и весь в чирьях» – просто всего лишь «стоит и плачет, и пысает на пол, как маленький…» – это тоже история о любви!
…«А я сидел и понимал старого Митрича, понимал его слезы: ему просто все и всех было жалко: жалко председателя, за то, что ему дали такую позорную кличку, и стенку, которую он обмочил… и чирьи – все жалко… Первая любовь или последняя жалость – какая разница?»
И это написал молодой красавец, настоящий добрый молодец, похожий скорее на судью международной категории по фигурному катанию, чем на погибающего от горести жизни мудреца! Чудны дела, чудны…
