= Красивая машина, – наконец, сказал он. Голос его подрагивал, а заискивающие светлые глаза часто мигали.
Доминик вдруг обратил внимание на его шрам.
– Ты, должно быть, Люциус. – С деланным безразличием сказал Мэйз.
– Да. Да. Я Люциус. О Кайно. Я наполовину поляк. Я лучший друг Ромео.
– Угу. Я понял. Ну и что ты имеешь мне сказать, О Кайно, помимо того, что у меня красивая машина? – поджатые губы, изогнувшаяся рассеченная бровь, взгляд исподлобья; весь его вид словно говорил Люсу: «Говори, и вали к чертям!»
О Кайно почувствовал его неприязнь и занервничал. От этого, он совсем забыл речь, которую готовил на протяжении всего пути.
– Вам Ромео показывал наше творчество? Мы с ним все делаем вместе. Всегда.
Уверенное «нет» совсем сбило Люциуса с толку. Он продолжал мяться на одном месте. Такого ступора с ним еще не случалось. Он чувствовал себя, словно кролик перед удавом. Ну, где этот чертов Ромео?
– Как нет? Он должен был. Знаете, мы вчера весь день думали, что вам показать. У нас группа. И театр. И…и вообще, мы друг без друга никуда. Мы поклялись, что всегда будем вместе! Так что, если вы собираетесь работать с Ромео, то Вам придется взять и меня. Пожалуйста! Что вам стоит!!! – зажмурив глаза, выпалил О Кайно.
Никогда бы, ни за что, он не позволил себе подобного поведения и таких унизительных реплик. И никогда не стал бы никого умолять! Тем более, такого надменного и самовлюбленного мужика. Просто не осмелился бы.
В то же самое время, Мэйза вдруг охватило такое бешенство, что он разорвал бы этого идиота на клочки. Но вместо этого он ядовито ухмыльнулся, открыл дверь машины, и вполголоса сказал:
– А-а, припоминаю… Ромео давал мне послушать пару твоих песенок. И вот, что: таких как ты, в Лос-Анджелесе, пруд пруди. И знаешь, что с ними делают, с такими как ты? Трахают за десятку, снимая прямо с Сан-Сета. Так что не надейся особо. Даже твое уродство не сделает модным. Тебя, думаю, вот как есть, будут драть и за пятерку. Или просто за дозу. Что еще? А, песни. Ну что сказать…посредственность, она хоть в Польше, хоть в Африке. И вот еще, что… – он открыл дверь машины и сел в нее. – Первое, что мне сказал Ромео, когда зашла речь о Люциусе О.Кайно, было то, как ты его достал, лентяй и бездарь. Он готов на все, лишь бы от тебя поскорее избавиться. Так что, извини, приятель, но нам с тобой не по пути, хоть ты тресни. Прощай, голубчик! – Дверь за ним захлопнулась, мощный двигатель взревел.
Люциус отвернулся, чтобы не смотреть ему вслед.
Первые несколько минут он просто не мог прийти в себя. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь услышит такое…
Когда к нему вернулась точка опоры, он швырнул ключи от Купера на землю и устремил взгляд, полный ненависти, на окна комнаты Ромео. Окна, через которые он столько раз пробирался в этот дом так, чтобы не узнала Мегера. Окна, за которыми строилось столько надежд, планов. А оказалось, что все эти надежды и мечты были просто блефом, фарсом, который все это время разыгрывал его, так называемый, друг.
Он так и знал! Он чувствовал, что не знает до конца этого прохвоста. Он подозревал, что этот маленький монстр еще подложит ему свинью. Ударит его в спину. Предаст его в самый решающий момент. Странно, а ведь он всегда считал его лучшим другом. Люциус удалялся медленно, все еще не справляясь с настигнувшим его потрясением.
3.
Когда Ромео выбежал из дома, то обнаружил только брошенный у тротуара Купер, и ключи на земле, неподалеку от машины. Ни Люса, ни Мэйза нигде не было. ОН постоял на улице еще какое-то время, но никто не появился. Он растерянно повертел головой и нехотя ушел в дом.
Мама вышла из своей комнаты. Она остановилась у лестницы, ведущей на первый этаж.
Ее глаза опухли от слез, и прическа растрепалась. Она топталась у ступенек, громко сморкалась в платок и продолжала вполголоса причитать, что он неблагодарная тварь, и не ценит, что она положила на него жизнь, обеспечила ему прекрасное образование, не скупилась на преподавателей музыки и иностранных языков. Купила ему хорошую машину, в конце концов! Давала ему достаточно свободы на все (при этих словах Ромео нервно усмехнулся). Вот другие матери не делают для своих сыновей и сотую долю того, что делает для него она. Вот чужие сыновья знают, как надо любить и почитать мать. Ей следовало быть с ним жестче, контролировать его лучше, чтобы на его пути не появлялись разные владельцы издательств со странными именами, которые так и норовят отнять у нее ее мальчика. Они готовы сделать для этого все, даже рассказывать какую-то галиматью. И все это только для того чтобы заморочить ей голову, усыпить ее бдительность и отнять его у нее. А ведь кто он без нее? Слабый маленький ребенок, который даже трусов себе не может постирать! НЕ говоря уже о том, чтобы приготовить себе обед.
Ромео, который в эту минуту ждал, пока закипит чайник, чтобы сделать ей чай, схватился за голову и истошно заорал:
Мама! Мне 22 года! Я уже давно не ребенок! Не ребенок! Сколько ты мне прикажешь еще держаться за твою юбку, черт возьми!
– 22 года. – Так же вполголоса продолжала она, не реагируя на его крик, – Что такое 22 года? Еще совсем ребенок. Молокосос. – И вдруг она тоже закричала сверху, да так тонко и пронзительно, что на полочке зазвенели хрустальные рюмки: «Молокосос! Глупый щенок! Не смей орать на меня! Я все для тебя: я твой день, я твоя ночь, я твоя мать!!! Не смей! Никуда ты не поедешь! Никуда ты не поедешь! Никуда ты от меня не денешься! Ты без меня ноль! Пустое место!!!» – послышался оглушительный грохот, и она ворвалась в кухню. Вид ее был так страшен, что Ромео невольно отпрянул к стене, забыв про чай. Всклокоченные волосы ее торчали во все стороны, как у ведьмы, выпученные от гнева глаза – вращались, рот был перекошен. Она в исступлении продолжала орать:
«Не поедешь! Или будь ты проклят! Трижды проклят!»
«Я и так уже проклят тобой, – одними губами произнес Ромео, и бросился к выходу, оттолкнув ее со своего пути.
Он упал в машину, и ехал куда-то, ехал, без остановок. Не видя светофоров, не разбирая дороги. Когда слезы так сдавили его горло, что он уже не мог дышать, он дал им волю. Упав лицом на руль Купера, он рыдал как ребенок.
Стотонный кусок скалы был бесчисленными цепями прикован к его плечам. И с этим камнем он шел ко дну, чтобы никогда больше не всплыть. Кто бы заставил его поверить в то, что на этом роковом камне будет высечено имя самого дорогого ему человека на свете, его собственной матери.
4.
Не один час миновал, пока Ромео, наконец, взял себя в руки. Когда помутнение в голове отступило, и он опять вернулся в состояние трезвого ума, юноша вытер ладонями глаза, закурил и попытался проанализировать ситуацию.
Мэйз. Несмотря на то, что Люциус куда-то запропастился, и Ромео не смог представить Мэйзу плоды их творчества, было и так понятно, что Доминик заинтересован в Ромео, так что на этого могущественного союзника он вполне мог рассчитывать. Ромео был уверен, что навязать Мэйзу еще и Люциуса не составит никакого труда, ведь Люс тоже был весьма талантлив.
