В наш последний день после обеда мы отправились пешком через заросший сад к тому месту, где бегущий среди обнаженных горных пород поток устремляется в долину. Там, где тропинка круто шла вверх или вниз, он нес меня на руках. Мы отдохнули около ручья на гладком камне, над которым склонились ветви кленов. Листья на деревьях только начали распускаться, поросшие мхом скалы по берегам потока окаймляли выгнутые дугой ветви кустистых роз.
Я положила голову ему на грудь.
— Ты помнишь, — спросила я, — как, счистив мох, мы написали стихи на скале?
— Да, но то были стихи об осени. Я думал об одном из них: «Глубокой ночью я лежал в одиночестве. Для кого мне перестилать постель?»
— Грустные стихи, — сказала я и поцеловала его.
— Вчера ночью был мороз, — и он коснулся губами моей щеки. — Поэтому ты мечтаешь о доме?
— Нет. — Я смотрела на воду. — Расскажи мне, каким ты был в детстве.
Он улыбнулся:
— Я был тощим.
— Ты был озорным ребенком?
— Очень озорным.
— Но не жестоким.
— Иногда. Ты ведь знаешь, какими бывают мальчишки.
— И ты тогда уже философствовал?
Он снова улыбнулся.
— Нет. Я интересовался только игрой в мяч.
— Так же, как и мой сын.
— Я знал, что у тебя есть дети.
— Только один.
— А он философствует?
— Не знаю.
Я повернулась и бросила в ручей камешек, и тут он задал свой вопрос, чувствуя мое нежелание отвечать:
— А какой ты была в детстве?
— Я плохо помню, это было так давно. У меня были очень длинные волосы.
— И такие же густые, как сейчас? — Он провел рукой по моим волосам.
— Гуще.
— Ты никогда не будешь их стричь, да?
— Возможно, постригу, когда мне будет тридцать семь.
— Это опасный возраст для женщины.
— Да, и это очень несправедливо. Не хочется подвергаться опасности, пока не исполнится сорок два.
— Не так долго осталось ждать.
— Ты опять философствуешь, — сказала я, дергая его за рукав. — У нас впереди, до того как нам будет угрожать опасность, не так много времени — у меня восемь лет, у тебя — девятнадцать.
— Да, — согласился он и развязал пояс у меня на талии.
На следующее утро, когда было еще темно, он уехал верхом на своей гнедой кобыле. Немного позже уехала и я в своем экипаже, который больше не казался тесным, а напротив, просторным и пустым.
«Глубокой ночью я лежал в одиночестве. Для кого мне перестилать постель?» Эти слова пришли мне на ум, когда мы съезжали вниз по выбитой дороге, и я вдруг осознала, что произношу их его голосом, а не своим собственным.
Итак, я теперь жила в его голосе, а не в голосе Канецуке. Эта мысль испугала меня. Мы не были похожи, этот мальчик и я. Я вспоминала, что сказала Даинагон о Канецуке в то утро, когда я обнаружила сочиненный Изуми рассказ: «Какая вы пара! Один лжец стоит другого». А разве нет? Мы с ним связаны нашей жестокостью и виной. Я не стою этого мальчика с нежными руками и серьезными мыслями. (В сущности, он невинен, несмотря на его жизненный опыт. Я это чувствовала.) Я наверняка искалечу ему жизнь, как искалечила ее другим, — независимо от своего желания. Он сам себе это предрек. Я ощущала тяжесть его предсказания более остро, чем тяжесть его тела.
Мы проехали над крепостным рвом, полным гниющих отбросов, и через ворота Ёмеи въехали в город. Несметные полчища ворон заполонили небо, холодный ветер трепал голые ветви деревьев. Вокруг сновали придворные в черных шапочках. Когда я выходила из экипажа, ветер закрутил вокруг меня полы моей одежды; прикосновение ног к острым белым камешкам внутреннего двора оказалось болезненным. Я позвала стражника, чтобы он взял мои вещи, и возвратилась в свои комнаты с их занавесями, ширмами и тонкими перегородками.
Последний день Второго месяца. День воздержания.
По возвращении я затворилась в своих комнатах и не виделась ни с кем, кроме слуг и Даинагон. Она принесла мне копию сказок Изе. Интересно, не хотела ли она таким образом напомнить мне о том, как опасно любить Канецуке.
Она не спросила, куда я ездила, хотя ей явно было любопытно. Даже если Юкон передала ей версию о родственнице, я уверена, она не приняла ее всерьез.
Разговаривая с ней, я старалась держать себя в руках, и только когда она вставала, чтобы уйти, мои глаза наполнялись слезами.
— Вы должны быть гордой, — говорила она мне. — Прячась в своих комнатах, вы только заставляете людей судачить. — Она окинула меня взглядом сверху вниз, заметила тени у меня под глазами и мои обкусанные ногти. — Заходите ко мне, если я вам понадоблюсь. — И она скользнула за ширму, а ее парчовые одежды волочились за ней по полу, и я мечтала хотя бы на один день переселиться в ее безгрешное тело.
Я опустилась на колени перед доской для письма и попыталась писать. Но меня отвлекало письмо Масато. Оно пришло вчера, и я прятала его у себя в рукаве. Оно голубого цвета и короткое — он так же осмотрителен в переписке, как и в речах. Но если я прочту письмо более внимательно, то, уверена, обнаружу между строк свидетельства его любви.
Третий месяц
Первый день. Час Змеи.
Вчера поздно вечером, к моему удивлению, за мной явился личный паж императрицы с сообщением, что ее величество желает видеть меня у себя в покоях.
Когда я одевалась, меня била дрожь. Несомненно, она хотела говорить со мной о Садако. Она станет обвинять меня в том, что я распускаю ложные слухи, и меня уволят… Я накричала на Юкон, которая расчесывала мне волосы, и просыпала на пол пудру. Я ругала себя за то, что поленилась принять ванну и начернить зубы. Почти час мне потребовалось, чтобы привести себя в порядок. Я туго затянула на талии завязки своих шаровар, чтобы держаться прямо, с видом уверенного в своей правоте человека. В результате я едва могла дышать.
В коридоре никого не было. Я старалась идти как можно более чинно, прикрывая лицо веером, и надеялась, что меня никто не видит. Мимо неторопливо прошли два дворцовых стражника, но не обратили на меня никакого внимания, и, признаюсь, несмотря на ужасное состояние, в котором я тогда была, я почувствовала себя уязвленной тем, что они не оценили мой великолепный вид.
Когда я добралась до дверей в Кокиден, то у меня возникло ощущение, что что-то не так. Пажи и придворные слонялись по залам, стараясь не привлекать к себе внимания, мелькали одежды многочисленных придворных дам, которые прятались за ширмами.
