— А я проголодался, — признался Левицкий, — и не откажусь, особенно от винегрета. Сейчас вызовем машину, пока доедет, успеем поужинать.
Вчетвером быстро опустошили не очень–то заставленный стол, успели и кофе выпить, когда на улице засигналила машина.
Фостяк встретил их при полном параде, даже галстук повязал, хотя и чувствовал себя скверно. Обрадовался Петру так, что тот мысленно обругал себя последним подлецом: столько дней в городе, а не выбрался проведать! Дел, правда, по горло, но для Михайло Андриевича мог бы выкроить часок.
— Мы к тебе по делу, — пояснил Заремба, но Фостяк замахал руками, не желая слушать.
— Прошу к столу, — открыл он дверь в другую комнату.
Петро, увидев накрытый стол, сказал:
— А мы уже…
— Придется ужинать еще раз, — перебил его Фостяк. — И без возражений.
Выпили закарпатской сливовицы за здоровье хозяина и действительно с аппетитом поужинали еще раз, отдав дань уважения хозяйке за вкуснейшие маринованные грибы и поджаренную в сухариках спаржу. Фостяк все вспоминал, как торговал с Кирилюком во время оккупации.
Левицкому давно уже не терпелось расспросить Фостяка, но он сдерживался. Когда встали из–за стола, Михайло Андриевич спросил сам:
— У вас ко мне дело?
— Евген Степанович говорит, что вы хорошо знали Модеста Сливинского, — начал Левицкий. — Эта личность нас очень интересует.
— Имел неприятность быть знакомым с ним — сволочь, бандеровец, гестаповец и делец «черной биржи»…
— Так, так… Но не будем скрывать от вас: Сливинский сейчас в городе и мы разыскиваем его. Конечно, прячется под выдуманной фамилией и с фальшивыми документами. Дело это, Михайло Андриевич, очень серьезное, и каждый день — на вес золота. У Сливинского, очевидно, еще со времен оккупации сохранились знакомства, связи, может, есть кто–то из политических единомышленников. Гостиницы держим под наблюдением, все подозрительные квартиры и подавно, ведь…
— Понял вас… — Фостяк уселся в старинное кресло, мягкое и удобное. Откинул голову на высокую спинку, задумался, будто задремал. — Модест Сливинский, это я говорю вам авторитетно, подонок и пижон, но голова на плечах есть.
— Успели убедиться, — мрачно признал Левицкий.
— Я, пока отбил у него клиентуру, хорошо помучился. Прыткий и скользкий, но это, — как–то вяло улыбнулся Фостяк, — из сферы, так сказать, мемуарной. Но послушайте, — вдруг оживился он, — есть у него пунктик: не может пройти мимо красивой девушки. Погодите, погодите, я часто видел его вместе с одной потаскушкой, даже в ресторане встречал… Дай бог памяти… Как же ее, красивая, чертовка, ничего не скажешь… — Задумался на несколько секунд. — Вспомнил! Теперь она работает официанткой в ресторане «Карпаты». Ядзя, панна Ядзя — так ее зовут… Большие глаза, и все это, — он показал, что и где, — на месте.
Левицкий посмотрел на часы. Сказал решительно:
— Четверть одиннадцатого. Вы будете смеяться, но придется еще раз поужинать. Едем в «Карпаты». — Он крепко пожал руку Фостяку: — Сердечно благодарен вам, но…
— Понимаю… — ответил тот слабым голосом. Видно, сердце давало о себе знать. — Заходите, если что–нибудь понадобится…
— Обязательно зайдем, — пообещал Кирилюк. — А вы, может, вспомните еще кого–то из знакомых Сливинского? Я позвоню…
В «Карпатах» пел цыганский хор, и Заремба еле отыскал свободный столик. Заказали бутылку вина, легкую закуску. Петр изображал пьяного, пристально разглядывал девушек и отпускал не очень скромные комплименты официанткам… Задержал молоденькую, с черными густыми бровями.
— Принеси нам, девушка, еще вина, — попросил он. — Ты такая красивая, красивее Ядзи! Где она, что–то не вижу?
— Ядзя сегодня не работает, — нагнулась к нему девушка: мужчина красивый, в хорошо сшитом костюме. — Какого вина желаете? Я вас не обслуживаю, но передам…
— А завтра Ядзя работает? — не успокаивался Петр.
Девушка рассердилась:
— В отпуске ваша Ядзя! — и побежала к буфету.
— Вот тебе и фокус! — насторожился Левицкий. — Интересно, давно ли?
— Сейчас мы выясним. — Петр, не очень твердо ступая, подошел к метрдотелю, фамильярно взял его за пуговицу. — Папаша, — покрутил он ее, — где Ядзя? Назначила мне свидание — и вот на тебе…
— Товарищ, — сделал тот попытку освободиться, — вам уже пора домой…
— Точно, — согласился Петр. — Но где Ядзя?
— В отпуске.
— Давно?
— Не все ли равно? Допустим, с сегодняшнего дня.
— А мне надо знать! Назначила свидание и…
— У нее заболела мать, и она срочно уехала, — старался отцепиться от настырного посетителя метр.
— А как ее фамилия, папаша?
— Зачем это вам?
— Ин–те–рес–но… — еле ворочал языком Петр. — Люблю разные фамилии.
— Радловская ее фамилия.
— Прекрасная фамилия! — восхищенно воскликнул Петр. — Д–давай, папаша, выпьем!
— Вам пора домой.
— Домой так домой, — покорно согласился Кирилюк. — Раз Ядзи нет, можно и домой…
Пошел к выходу, незаметно посмотрев на Левицкого. Полковник уже рассчитывался.
— Почему нет Радловской? — остановился Петр перед швейцаром. Тот посмотрел на него наметанным глазом, подтолкнул к дверям. Но Кирилюка нелегко было сдвинуть. — Почему нет Радловской? — повторил он.
— В отпуске… — Швейцар решил не связываться и почтительно открыл дверь: — Прошу вас…
— В отпуске с сегодняшнего утра, — сообщил Кирилюк, когда сели в машину.
— Неужели опять прошляпили? — не выдержал Левицкий и раздраженно постучал кулаком по щитку. — Фамилия?
— Радловская.
— Немедленно в управление!
— Я уж доберусь один… — открыл дверцу Заремба.
— Зачем же, мы вас довезем.
— Нет, — Заремба решительно стукнул дверцей, — вам нельзя терять времени.
Модест Сливинский валялся на диване, задрав на спинку ноги в пижамных брюках. Лежал, курил, читал какую–то польскую полупорнографическую галиматью в дешевой бумажной обложке, а думал о своем…
Сколько раз он говорил, что есть бог на небе и что этот бог — персональный защитник его, Модеста Сливинского! Лишь с божьей помощью можно было выпутаться из этой истории — его и до сих пор трясло, когда вспоминал выстрелы и тени энкавэдэшников на огороде. Слава богу, обошлось, и у него есть возможность слушать музыку, пить кофе и читать сексуальные романы, чего абсолютно лишены и Хмелевец, и их квартирный хозяин Ярема Лизогуб, и отец Андрий Шиш. Когда пан Модест позвонил сегодня из одного уличного автомата и спросил, есть ли телеграмма из Поворян, то услышал грустный ответ, что племянник захворал скарлатиной. Стало быть, и у самого Грозы дела не очень–то утешительные. У всех, кроме него, Модеста Сливинского. В конце концов, можно и правда поверить в свою счастливую звезду…
