Миссия резидента-ревизора окончилась.
Через несколько недель я сошел с парохода в Або. Заехал в отель на набережную и за завтраком развернул номер «Turun Sanomat»
«Новый этап в Рауду.
Арестованы агенты Коминтерна», — прочел я заголовок телеграммы из Гельсингфорса.
Имена арестованных были мне знакомы.
Один из агентов должен был доставить «кое-что» от президиума ГПУ.
Взглянул на часы — до поезда почти четыре часа.
Теперь была каждая минута дорога.
Я поспешно отзавтракал и, наняв автомобиль, поехал в Гельсингфорс.
Вечером ликвидировал квартиры «пять», «три» и «один». «Два» и «четыре» были законспирированы даже от своих товарищей по Разведупру. Переоделся в форму солдата Армии спасения и пошел на квартиру моего уполномоченного, тоже «солдата». Он уже принял меры, так как раньше меня прочел в газетах о раскрытии самой важной сети проводников-курьеров. Военагент Петров был в Риге, и я вызвал к себе его заместителя Рабиновича-Сомова.
— Вам необходимо бежать, — предложил мне Сомов, — те голубчики попали в засаду и ничего не успели уничтожить.
— Куда же мне бежать?
— Ночью мы вызовем из Ревеля наш транспорт. Катите на моторной лодке до маяка и выждите появления «Ильича», — ответил Сомов, видимо встревоженный за мою участь.
— А почему мне именно необходимо бежать? Ведь меня еще не выдали, — произнес я.
— А какая гарантия, что не выдадут? Если бы один влопался, а то целая «шестерка». Начнут допрашивать «перекрестным огнем», обязательно кто-нибудь и ляпнет все, — ответил Сомов уверенно.
— Нет, я останусь на квартире номер два. Там меня сам черт не найдет. Я уйду в подполье на пять-шесть дней. Меня прошу информировать так: помещайте объявления в финской газете «Uusi Suomi» в отделе найма прислуги. Если обо мне будут дурные вести — «Ищите горничную в провинцию» — и подписывайтесь номером 1919, а если воздух чистый, то «Ищите прислугу за все» — и номер 9191. А письма с предложениями пусть лежат в конторе газеты. Пустите глубокую разведку в Выборге, — сказал я, решившись не покидать Гельсингфорса.
Сомов принял мое предложение.
Мы расстались.
Почти неделю в «Uusi Suomi» помещалось условное объявление, говорящее, что мой след пока не обнаружен. Я оставил занимаемую в квартире вдовы пастора меблированную комнату и заявил хозяйке, что еду по делам фирмы в командировку…
Первым делом я послал с посыльным записку Арльсону, прося его прийти вечером в ресторан «Klippan» поужинать.
К условленному времени мой «приятель» явился.
Заказали «сексер», пива и ужин.
— Работы по горло, — пожаловался Арльсон, как-то особенно пристально взглянув на меня, — вот уже дней восемь, как бегаю ищейкой по городу и предместью. Крупного зверя ищем мы. Барон в Выборге, напал на след и потерял.
— Что, опять большевистские агенты работы дали? — спросил я, стараясь придать голосу возможно больше безразличия.
— О да! Нам предписано найти агента разведки, капитана Рудницкого. Черт его найдет! В том-то и беда, что никто не знает, где он живет и какова рожа, — ответил раздраженно Арльсон и выпил стакан пива.
Налил второй и, улыбнувшись, произнес:
— Дрянь, давайте лучше спирта выпьем по стаканчику. У меня есть. Немецкий — дрянцо тоже, но крепче.
— Наливайте, — согласился я, собирая мысли и готовясь к отпору «ударов» со стороны лейтенанта.
«Игра началась, — подумал я, — мой псевдоним известен. Арльсон врет или готовит мне западню? Надо быть настороже».
Он вынул из кармана брюк плоскую бутылку и налил мне четверть пивного стакана, себе же — полный.
— Уже разбавленный? — спросил я.
— Да, наполовину. Вы любите по капельке, а я сразу, — ответил он, улыбаясь, и чокнулся со мной.
Выпили, закусили розовым куском «лакса».
— Что же этот капитан Рудницкий, прибыл из России или проживал тут? — спросил я, предлагая лейтенанту сигару.
— Влопавшиеся ребята не знают никаких подробностей о нем. Фамилию назвали, да и то потому, что у одного нашлась зашифрованная переписка, адресованная капитану. Во всей стране ни одного Рудницкого. Понятно, это псевдоним. Год тому назад в Выборге жил такой капитан, но он уехал в Россию с партией эмигрантов. Начальник обещал нам 5000 мар. наградных за установление личности, но где там… Агенты красного шпионажа меняют шкуру по обстоятельствам дела, и установить их настоящий облик может разве их полпредчик Черных или главарь банды шпионов Петров, — ответил лейтенант, откусив кончик сигары.
— А вы все-таки их чистите здорово, — сказал я, — чуть ли не каждый месяц кто-нибудь из этой банды разоблачается.
— А дальше? Выслали какого-нибудь Бобрищева или Бергмана, через три-четыре дня новый на месте. Недели три тому назад мы получили сведения, что один из важных резидентов шпионажа имел совещание с агентами шведской компартии. Деньги им передал, инструкции и наказы. В ту же ночь мы произвели обыск и, понятно, ни дьявола не нашли. Оказалось, что агенты проживали в «Катр», в одном коридоре с номером генерала Маннергейма. А мы искали где-то в Тээле. Есть у нас и сейчас сведения, что в Гельсингфорсе имеется главный резидент ГПУ. Один из арестованных по делу распространения листовок сообщил о нем кое-какие данные, но их так мало, что на след не напасть, — произнес лейтенант и, наклонясь ко мне, тихо добавил: — Тоже капитан… Смирнов, ваш однофамилец.
— Что вы говорите? — с невозмутимым видом спросил я, чувствуя, как сердце сократилось, будто от воткнутой иглы.
— Фамилия еще не служит доказательством, — продолжал лейтенант, — но, между нами говоря, я одно время подозревал вас.
— Спасибо, лейтенант, — рассмеявшись произнес я, — разве я похож на чекиста?
— Вы простите, но наш долг службы. Все, что поступало к нам, говорило против вас, но тот Смирнов, как оказалось после наблюдения, не владеет ни финским, ни шведским языком. А вы-то настоящий «Soumalainen», — ответил лейтенант с добродушной улыбкой.
— Ах так, — рассмеялся я, — а если я тут, будучи агентом ГПУ, выучил финский и шведский языки?
— О нет! Еще в 1916 году, проживая на Каллиогатан, номер пять, вы знали оба языка. Это нам сообщила ваша старая квартирная хозяйка. Справка из Тавастгустской гимназии подтвердила правдивость заявления многих лиц, знавших вас до революции, — сказал Арльсон, окончательно укрепляя во мне чрезмерность моих опасений.
После ужина я пригласил его кутить за город.
Отдельный кабинет. Коньяк и шампанское… Счет — четыре тысячи марок и «размякшее» тело лейтенанта я доставил к себе…
Бастион, превращенный в тюрьму… За решетчатыми окнами плещется море.
Приговор вынесен — два года принудительных работ. Были смягчающие обстоятельства.
