«Быть может, у вас, в вашем демократическом мире, такой взгляд на семейные отношения и возможен и доступен, — издали философствовал грозный князь, — но у нас подобные выходки нетерпимы, и я вытребовал бы вас сюда немедленно, если бы этому не воспротивилась маман, которая слишком прогневана вашим непослушанием, для того чтобы принять вас в настоящую минуту в свой дом. Постарайтесь исправиться от своего своеволия, и тогда маман, быть может, разрешит вам посетить ее летом, в то время, когда я буду на маневрах, потому что сам я на вторичный отпуск не могу рассчитывать, из боязни повредить этим своей блестящей служебной карьере».
В письме так и стояло полными буквами «блестящей карьере», и это выражение так мало согласовалось с правдой, что Софья Карловна, при всем нелестном мнении о блеске и проницательности ума мужа, не могла приписать эти слова самому князю Алексею. Они, видимо, были придуманы старой княгиней, быть может, в наивности своей души и действительно верившей, что ее сын стоит на блестящем служебном пути.
По первому впечатлению Софья Карловна порешила вовсе не отвечать мужу, но затем передумала и ответила ему сравнительно коротким письмом, оповещая его о том, что никакой вины она за собой не сознает, ни о каком исправлении не думает и ни в Москву, ни в имение его родителей ни летом, ни зимой не собирается, так как эта поездка не представляет для нее ничего заманчивого.
На этом переписка между мужем и женой на время совершенно прекратилась, и Софья Карловна так привыкла к отсутствию князя и чувствовала себя без него так хорошо и спокойно, что с искренним удовольствием узнала от его товарищей, что от него из Москвы получены свидетельство о болезни и прошение о продлении срока отпуска.
В отсутствие Несвицкого его товарищи с женами и сестрами часто посещали молодую княгиню, и у нее мало-помалу составился довольно обширный и очень дружеский кружок.
Душою этого кружка были особенно усердно навещавший ее добряк Борегар да Бетанкур, сделавшиеся почти ежедневными посетителями Несвицкой.
Эти усердные посещения были замечены всеми, но никто не искал в них ничего дурного, и молодую женщину, вопреки всем законам столичного злословия, даже клевета обходила.
Не обратил на это особого внимания и вернувшийся из Москвы князь Несвицкий, которого начальство встретило довольно строго за не в меру продолжительное отсутствие, сопровождавшееся двумя друг за другом присланными свидетельствами о болезни.
Князь пользовался все меньшими и меньшими симпатиями своего прямого начальства, равно как и своих товарищей по службе, искренне возмущавшихся той распущенностью, какою он щеголял, смело бравируя всем и всеми и открыто показываясь в обществе Шишкиной.
Тотчас по приезде князь Несвицкий отправился в лагерь, на все лето расставшись с женой, поселившейся в небольшой даче в Павловске.
Здесь княгиня по-прежнему мало выезжала, но зато много и подолгу гуляла и особенно много ездила верхом, почти всегда сопровождаемая Бетанкуром, одним из лучших наездников гвардии.
Царская фамилия провела в этом году почти все лето в Царском Селе, и соседство Царского Села с Павловском оказалось настолько удобным для Бетанкура, что он тоже занял небольшую дачку по соседству с княгиней, которую посещал все чаще и чаще и которой, видимо, начинал серьезно увлекаться.
Свободный все дни, кроме не особенно частых дней дежурства при государе, Бетанкур имел время и читать вместе с княгиней, страстно любившей чтение и следившей за всем, что появлялось нового в литературе, и в кавалькадах ее сопровождал, и по вечерам под ее умелый аккомпанемент петь своим мягким, в душу просившимся голосом ее любимые романсы.
Лето в этом году стояло чудное. Мертвые белые ночи волшебным призраком охватывали маленькую, уютную дачку княгини, нежно убаюкивали все шелестом влажной листвы, окутывали все своим призрачным туманом, и словно манили куда-то, опьяняя благоуханием пробуждавшихся ночью цветов.
И Софья Карловна, и Бетанкур иногда сидел долго, до зари, почти молча, боясь нарушить тот светлый покой, который охватывал обоих, боясь произнести то отрадное и роковое слово, которое было у обоих и на устах, и в сердце.
Со дня кончины Елены Августовны прошел уже год, княгиня сняла траур, и в цветных туалетах, свежая, оживленная, вся сияя молодостью и неосознанным, но уже смутно предвкушаемым счастьем, была так ослепительно хороша, что случайно увидавший ее в парке государь едва узнал ее.
Неостывший каприз сердца проснулся вновь, и он в тот же вечер обратился к великому князю Михаилу Павловичу с вопросом:
— Ты давно не видал… этой… дочери покойного Лешерна?..
— Княгини Несвицкой?.. Давно! — ответил великий князь. — Я все время так занят…
— Да я ведь не замечание тебе делаю по этому поводу! — улыбнулся император. — Я потому спросил тебя о ней, что я на днях встретил ее в Павловске. Она гуляла, видимо, по-домашнему, с накинутым на голову газовым шарфом. Разве она в Павловске живет?
— Да, кажется, там! Хорошенько, право, не знаю; я у нее не был.
— Она так поразительно похорошела, что я едва узнал ее!
— Она и всегда была хороша! — не глядя на брата, ответил великий князь.
— Да, но не так, как теперь. Теперь это прямо что-то лучезарное… А ее муж с ней?
— Нет, он в лагере. Этого я видел несколько раз.
— В прошлом году она где-то около лагеря жила?
— Да, она после свадьбы поселилась в зимней стоянке полка, в Царской Славянке.
— Почему ж она нынче там не живет?
— Не знаю, право! Ее семейная жизнь, насколько мне известно, сложилась не особенно удачно, и ей нет оснований хлопотать о том, чтобы быть ближе к мужу.
— Что же, он изменяет ей или она ему?
— Нет, о ней я ничего дурного не слыхал. Что же касается самого Несвицкого, то его чудеса даже изменой называться не могут!.. Это прямо-таки что-то до крайности непостижимое.
— Ведь сам же ты сосватал ей такого жениха! — пожал плечами государь.
— И очень рад, что сделал это! Это помогло ее матери спокойно сойти в могилу. Она ставила честь имени и репутацию дочери выше всего в мире…
— И во имя этого затянула на шее дочери мертвую петлю?
— Дочь сама выбрала эту петлю. Никто не виноват в этом.
— Ты, я замечаю, как будто недоволен твоею протеже или слегка разочарован ею? — улыбнулся император.
— Да я никогда и не был очарован ею! — нехотя ответил великий князь.
До него стороной доходили слухи о зарождавшемся романе молодой красавицы и элегантного карьериста флигель-адъютанта, которого великий князь ставил не многим выше Несвицкого.
— Что же, она утешается понемногу? — продолжал государь.
— От чего? От потери матери? Не думаю! Слишком велика была потеря и слишком мало времени прошло.
