И лучше не видеться несколько дней. Уходил с одной, возвращаюсь с другой,
Мне нужно расстаться с тобою скорей.
Чтоб не взрывалась моя голова.
Я думал что ненависть — просто слова.
Смысловые галлюцинации «ЗТМЛ» Илона, наши дни
А как все хорошо начиналось…
Эта мысль не покидала мою несчастную голову с того момента, как мы приземлились. Точнее, с момента, когда получив свой багаж и выйдя из зоны прилета, я не нашла в толпе встречающих Кирилла.
Бывают в жизни моменты, когда в буквальном смысле хочется провалиться сквозь землю. Это был именно тот случай — радостно прокричав мое имя, однокашник двинулся в мою сторону, держа в руках огромный букет белых роз. Я застыла на месте, вздрогнув, когда мой чемодан с грохотом рухнул на мраморный мол — Тимур резко отпустил ручку и бросил его, словно тот кусался.
— Ты не предупредил, что встретишь, — промямлила я, позволяя поцеловать себя в обе щеки и зажать в крепких объятиях.
— Сюрприз, — просто парировал Кир, широко улыбаясь.
Да, я не должна была чувствовать стыд — в конце концов я никого не обманывала и никому не изменяла, а разговор о наших взаимоотношениях просто решила оставить до прилета в Питер. Мы взрослые люди, и Кирилл заслуживает услышать от меня правду, глядя в глаза, а не по телефону. Но благими намерениями вымощена дорога в ад — поняла это сразу и пожалела, что не послала глупую эсэмэску а-ля: «Мы расстаемся» из Испании.
Он подхватил мой багаж, мягко подталкивая меня рукой к выходу, а я, обернувшись через плечо посмотрела на Агеева. Мне хотелось крикнуть ему, что это не то, о чем он думает; что я все объясню. Хотелось, чтобы он наорал на меня, обозвал, придушил, сделал, хоть что-нибудь, но он просто молча стоял с поникшими плечами и опустил взгляд, когда рука Кирилла легла на мою талию.
Тимур
Пустующая квартира встретила меня прошлогодним воздухом и запахом пыли. Бросив сумку на пол, я пихнул ботинки, размазывая грязную уличную жижу по полу.
Первым порывом было открыть окна, но я быстро задвинул эту мысль в сторону, вспомнив, что у меня в серванте стоит пол-литра водки. Заглянув на кухню, убедился в том, что остатки еды в холодильнике к употреблению больше не пригодны и, плюнув на закуску, пошел в гостиную. Схватив бутылку, сел на диван и открутил крышку, даже не удосужившись налить в стопку.
Жидкость обожгла горло, мышцы мгновенно расслабились, и я ощутил навалившуюся на меня усталость. Закрыл глаза, опустив голову на спинку и тихо зашипел, когда в памяти возникли образы Илоны и ее хахаля.
Ведь все было хорошо. Мы нашли какой-то баланс в отношениях. Я попытался ухаживать за ней; сдерживался изо всех сил, обнимая ее в постели, чтобы показать, что мои намерения не такие, как у большинства мужиков — я действительно мог бы попробовать… С ней. С нами.
Угораздило же… И теперь из головы не выходит эта девчонка. И в груди жжет так, как будто вместо крови та самая водка, бутылку которой держу в руке.
Сделав еще один глоток, я поднялся и вернулся в прихожую. Пнул сумку с вещами, от которых теперь остались только болезненные воспоминания — сжечь ее к чертям что ли? Глотнул еще раз — для храбрости — и поднял взгляд на свое отражение в небольшом овальном зеркале.
Вздрогнул. Судорожно сглотнул и опустил глаза. Глубокий вдох и, усмехнувшись, еще раз смотрю в зеркало, чувствуя бурлящее в крови отвращение.
Глупый, глупый я. Старый дурак — ну куда мне тягаться с ее ровесником на Мерседесе? Это ж надо было, на старости лет понадеяться, что молодая девчонка может позариться на такого, как я. Рожа в шрамах, рука вся перекроенная. Думал, что отращу волосы и видок будет получше, но кого я обманываю?
Как был уродом, так и остался.
Лучше бы меня тогда подорвало, вместо командира. Но нет, мне же «относительно повезло», как сказала молоденькая медсестричка в больнице, натянуто улыбнувшись. Я тогда не понимал, а потом, когда сняли повязки и взглянул на свое отражение — понял все. Сам вздрагивал первые два года, глядя на себя в зеркало. Вот как сейчас. Кожа, содранная с щеки затянулась, но оставила неровности; бровь, рассеченная осколком кое-как заросла, а толку?
Сняв зеркало, я потащился с ним в комнату. Поставил напротив дивана и, отсалютовав своему отражению, снова приложился к бутылке:
— Ну что, братец? Будем бухать.
А в голове рой мыслей. И гудят, словно дикие пчелы, не затыкаются. И не заткнутся, знаю же. Не поможет ни пол-литра, ни литр, ни вагон алкоголя. И знаю, что не усну, а если и усну, то будет сниться она — сука-война, что отобрала полжизни и уничтожила веру. В себя, в людей, в человечество в целом. Унесла, вместе с красивым лицом здравый разум и память о хорошем. Забрала спокойный сон и надежды на то, что когда-нибудь заживу, как нормальный человек — женюсь на приличной девушке, как любит говорить мама, заведу детей… А какие у меня могут быть дети? Такие же страшные, как я. Уродцы.
Отражение послало мне гневный взгляд.
— Что смотришь? — прошипел я, пошатнувшись.
Потянулся вперед, наклонился, расплескав остатки водки на пол. Потряс бутылкой, но ублюдок продолжал гневно разглядывать меня, хмуря уродливые брови.
— Что видишь? Чудище? Вот и я вижу чудище. И ненавижу, слышишь? Ненавижу того, кого вижу.
Мой собутыльник не ответил — лишь оскалился. Взревев, я бросил в него бутылку и лицо исчезло, разбившись на серебристые осколки и разлетевшись по полу. Теперь тысячи таких глядели мне в глаза, насмехаясь и давая понять — ничего не изменится. И лицо мое будет таким же, и он — тот человек в отражении будет таким же. Не поможет ни модная стрижка, ни дорогие солнечные очки, ни пластическая операция.
