Он больше не может бороться со сном. Наваливается усталость, веки отяжелели – глаза закрываются сами собой. Сальери склоняется над нотной бумагой, обмакивает перо в чернильницу и застывает. Надолго. А капля все набухает. Образы роятся в голове, но не выходят звуками. Кто и за что обрек его на такое невыносимое страдание – видеть, слышать и знать, но не уметь выразить? Как только все в доме стихает, тени, с тихим, зловещим шелестом, вылезают из всех углов, просачиваются сквозь дверные щели. Заполняют комнату. И страшно увидеть свое отражение в незанавешенном окне, и страшно пройти мимо зеркала. Но пусть бы стало еще страшней, пусть бы сердце разорвалось от ужаса, только бы он смог превратить эти образы в звуки.
Какое извращение – писать «„Реквием“ для себя»! Какая самовлюбленность! Какое невыразимое одиночество…
Да нет, просто дурная примета. Сальери в конце концов плохо кончил. Впрочем, жил достаточно долго. Может, и у него есть еще время? Может, и у него в запасе еще лет двадцать?
И при чем здесь вообще Сальери? Еще бы ему стал представляться Иуда. Он ведь – не Сальери, да и Мартиросян – не Моцарт. Он не предатель, не убийца, не вор, не завистник… Да и про Сальери все это просто грязные сплетни, лживые, ни на чем не основанные легенды. Просто в любой легенде должна быть пара: злодей – черная личность, и жертва – воплощение чистоты, невиновности. Такие сказочки приживаются лучше всего. Никто не хочет попытаться понять, что злодей – может быть, вовсе и не злодей никакой, а в сущности, и есть истинная жертва. А тот, кого привыкли считать жертвой, – счастливый избранник, его не запятнает никакое злодейство. Легко быть Моцартом, а поживи-ка в шкуре Сальери!
Но неправда, Сальери вовсе не завидовал Моцарту. Тоска по невыразимости мысли, вечная неудовлетворенность, гнев, что угодно, но не зависть. Вот бы кому помог метод Мартиросяна. Впрочем, не суть.
Капля чернил вот-вот упадет. Это не сон, но и глаз открыть невозможно. Тени, соскучившись ждать, устроили прямо-таки непристойную возню на ковре. Теперь уже точно ничего не получится, «Реквием» никогда не будет завершен… Отчаянье овладевает Сальери. Он готов отказаться от бесплодной борьбы. Но вот что-то меняется. Тени удивленно замирают, прислушиваются. Да, теперь он тоже слышит едва различимые звуки, они приближаются. Но вновь исчезают, их разбивает мощный аккорд, не дав зазвучать в полную силу. Неужели опять?.. Да нет же, нет, это его музыка! Его собственные образы, наконец, разрешившиеся бременем звуков.
Чернильная капля все-таки скатывается с кончика пера. Но какое теперь это имеет значение? Важно лишь успеть записать то, что родилось сегодняшней ночью.
Сальери-мученик стал просветленным. И, как все осознавшие свою просветленность, облек себя властью, назначил себя на роль палача во благо.
Нет, Сальери не был завистником, все по-другому. Завистником с недавних пор стал он, Виталий Соломонов. И завидует он не Мартиросяну, что было бы логично, а этому оплеванному на веки вечные страдальцу Сальери. Сальери, несмотря на все свое неудовлетворение, сомнения и муки, все же был творцом, а он, Соломонов, творцом никогда не станет. Неплохой врач, прекрасный организатор – это да, человек, способный в сумасшедшей идее разглядеть невероятную перспективу – это сколько угодно. Но породить новую мысль, новую идею он не сможет.
Творчество вообще ему не давалось, даже в самых простых проявлениях. В детстве Виталий не рисовал, в юности не писал стихов. Сочинять музыку даже не пытался. Но почему-то всегда был окружен людьми исключительно творческими. Своим творческим друзьям Виталий не завидовал, ему это и в голову не приходило. Он никогда никому не завидовал, пока не возник этот чертов Сальери.
Васька Крымов – вот, кто виноват в этом. Васька Крымов и его проклятая картина. Васька вообще был ошибкой, не стоило ему ничего рассказывать. Пожалел друга, и что из этого получилось? У Васьки был затяжной творческий кризис. Виталий ему рассказал, что изобрел один препарат, который может помочь. Он тогда уже знал о побочном эффекте неовитацеребрина и всерьез подумывал его использовать отдельно, для таких вот людей, застрявших в творческом кризисе, как Васька.
Да нет, что уж себя-то обманывать? Совсем не из жалости он предложил Крымову эту методику, выдав ее за свою. Методика к тому моменту была еще не проработана до конца, но ведь первые результаты имелись. И какие результаты! Сногсшибательные результаты. Альберт Мартиросян и сам не знал, что сотворил.
Лучше бы он и дальше оставался по этому поводу в полном неведении. Так бы оно и было, если бы не этот дурак Крымов. Ну, кто мог ожидать, что он бросится с автодорожного моста, чтобы попасть к ним в клинику?
И тут неправда. Не для того Васька с моста бросался, чтобы в клинику попасть. Просто опостылело ему все, кризис задрал, жена ушла. А может, это был обыкновенный несчастный случай. За день до того, как Васька на этом мосту оказался, машина врезалась в ограждение, пролом не успели заделать. Вот Васька и свалился. Значит, в случае с Крымовым никакой вины его нет. Потом-то уж, когда Ваську увидел, еле живого, не мог поступить иначе. Он жизнь его спасал. Жизнь, а главное, рассудок. Тем способом, каким располагал. А как уж там вышло в дальнейшем, другой вопрос. Разве он знал, что так все получится? Разве мог предположить, что у побочного эффекта мартиросяновского чуда-препарата тоже окажется побочный эффект? Не знал. Ну, и к чему тогда все эти терзания? В конце концов, Васька целый год еще прожил благодаря им с Альбертом. И картину классную написал. Потому что, как ни крути, «Реквием Сальери» – лучшая Васькина работа. Автопортрет в образе Сальери.
Этот образ теперь его и преследует. Дополненный собственными, шаблонными деталями. Потому что никакого гусиного пера на картине Крымова нет, и чернильницы тоже. Зато есть зеркало, в котором отражается лицо – не Крымова и не Сальери, а его, Виталия Соломонова. Что Васька хотел этим сказать? Назвать виновника своей смерти? Или решил показать, что только он, Виталий Соломонов, может быть отражением чужого лица? Но тогда получается, Крымов обо всем догадался? Догадался, что методика вовсе не его, а Альберта Мартиросяна? Но как, как Васька мог догадаться? Сам Виталий ему конечно же никогда об этом не рассказывал. С Мартиросяном они сто лет не виделись.
Мартиросяну вообще было не до того, чтобы с кем-то встречаться. У него тогда были две страсти – работа и Инга. Все время обе страсти и занимали, на встречи с друзьями его просто не оставалось. А со своей стороны Виталий сделал все, чтобы о их совместной работе с Альбертом никто не знал. Чтобы вообще об Альберте не осталось ни слуху ни духу. Он даже компьютерщика нанял, чтобы тот подчистил все сайты в Интернете, где упоминалось имя Мартиросяна. Получалось, что Мартиросяна в мире науки и медицины как бы и не существовало вовсе. Потому что… ну, так было удобнее. И безопаснее. В первую очередь для самого Мартиросяна. И если Крымов решил, что Виталий у Альберта методику украл, то это неправда. Да, авторство мартиросяновских работ он приписывал себе, но лишь в интересах дела. Крымову этого не понять. И никому не понять!
Нет, не мог Васька ни о чем догадаться. Тогда что он хотел сказать своей последней картиной?
