Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
Посовещавшись, Жан и сержант Мюллер решили вернуться, и вот уже три лошади во весь опор мчались к блокгаузу, белые бурнусы всадников развевались на ветру. Вдруг вдалеке послышался тот самый, невыразимый, глухой рык, который мавры называют громоподобным: рык преследующего добычу льва.
Трое скакавших галопом мужчин были отважны и все-таки испытывали что-то вроде головокружения от скорости, не говоря уже о заразительном страхе, заставлявшем лететь словно ветер обезумевших лошадей. Смятый копытами тростник, хлеставшие по ногам ветки казались полчищем львов пустыни, брошенных им вдогонку…
Вскоре спаги заметили речку, отделявшую их от французских палаток и маленького арабского блокгауза деревни Диалде, еще освещенного последними красноватыми отблесками.
Они пустили лошадей вплавь и вернулись в лагерь.
Наступила минута великой вечерней грусти. Хотя закат вносил в жизнь затерянной деревушки своеобразное оживление. Черные пастухи загоняли стада; воины племени, снаряжаясь в поход, точили боевые ножи и чистили допотопные ружья; женщины готовили запасы кускуса для армии, доили овец и тощих зебу. Слышался неясный шепот негритянских голосов, к которому примешивались дрожащие звуки козьего блеянья и жалобный лай собак лаобе…
Фату-гэй с ребенком на руках сидела у входа в блокгауз, ставшее уже привычным смиренное, умоляющее выражение не сходило теперь с ее лица.
И Жан, у которого сердце сжималось от одиночества, присел возле нее, взяв на колени малыша: его умиляла эта счастливая черная семья, он был тронут тем, что нашел в Диалде, в Галаме кого-то, кто любит его.
Неподалеку гриоты печальным фальцетом тихонько распевали походные песни, аккомпанируя себе на маленьких самодельных гитарах с двумя струнами, натянутыми на змеиную кожу; их жалкое треньканье напоминало стрекот кузнечиков; своим неуловимым ритмом и монотонностью африканские мелодии гриотов прекрасно гармонируют с тоскливой жизнью этой страны, в них есть особое очарование…
Сын Жана — прелестный ребенок — оказался очень серьезным мальчуганом и редко улыбался. В соответствии с правилами народа волоф, на нем было голубое бубу и ожерелье, однако вопреки местным обычаям голову ему не брили и на ней не торчали привычные хвостики: ведь он был белым, и мать не трогала вьющихся волос, падавших на лоб мальчика, как у спаги…
Жан долго сидел у входа в блокгауз, играя с сыном.
Последние отблески дня освещали редкостную, неповторимую картину: ребенок с ангельским личиком и красавец спаги воинственного вида предавались забавам возле зловещих черных музыкантов.
С обожанием глядя на того и на другого, Фату-гэй, словно преданная собака, примостилась на земле у их ног; красота снова улыбавшегося Жана сводила ее с ума.
Бедняга Жан все еще оставался ребенком, как это чаще всего случается с молодыми, рано возмужавшими парнями, ведущими суровую жизнь. С неловкостью солдата подкидывая на коленях сына, спаги все время смеялся, звонко и молодо… А вот малыш не хотел смеяться; обвив ручонками шею отца, он прижимался к его груди и с необычайной серьезностью глядел по сторонам…
Когда совсем стемнело, Жан устроил молодую мать и ребенка в безопасном месте, внутри блокгауза, и отдал Фату-гэй все свои деньги — три халиса, пятнадцать франков!..
— Возьми, — сказал он, — завтра утром купишь себе кускуса, а ему — хорошего молока…
Глава одиннадцатая
Затем Жан направился в лагерь, тоже собираясь лечь спать.
Чтобы добраться до французских палаток, надо было пройти через союзный лагерь бамбара. Ночь выдалась светлая и ясная, со всех сторон доносилось шуршание насекомых; чувствовалось, что в траве и в крохотных норках в песке скрываются несметные полчища сверчков и цикад; порой их едва слышный хор вдруг набирал силу, начинал звенеть громче и постепенно добирался до пронзительных высот — казалось, в пространстве разбросано бесчисленное множество маленьких колокольчиков и трещоток; затем звуки мало-помалу стихали, точно все сверчки разом сговорились умерить свой пыл, наступала тишина.
Жан замечтался, в тот вечер он был очень задумчив… Занятый своими мыслями, он шел, не глядя по сторонам, и вдруг, очнувшись, увидел, что втянут в большой хоровод, который, повинуясь определенному ритму, закружил его. (Хоровод — любимый танец бамбара.)
На неграх — очень рослых мужчинах — были длинные белые платья и высокие тюрбаны, тоже белые, с двумя черными концами.
В прозрачной ночи хоровод кружил почти бесшумно — медлительный, но легкий, словно его водили духи; шорох развевающихся одежд напоминал шум крыльев огромных птиц… Танцоры слаженно принимали различные позы: то встанут на цыпочки, наклонясь вперед или назад; то вскинут разом длинные руки, расправив, будто прозрачные крылья, бесчисленные складки муслиновых одеяний.
Тамтам еле слышно отбивал дробь; печальные звуки флейт и рожков из слоновой кости казались слабыми и далекими. Хоровод бамбара вела за собой монотонная музыка, похожая на магическое заклинание.
Кружа возле спаги, участники хоровода склоняли голову в знак приветствия и с улыбкой говорили:
— Тжан! Иди к нам в круг!..
Даже в торжественных нарядах Жан почти всех узнавал: черных спаги и стрелков, снова облачившихся в длинное белое бубу и водрузивших на голову праздничные темба-сембе.
Улыбаясь, он каждому говорил: «Добрый вечер, Нио-дагал! Добрый вечер, Имобе-Фафанду! Добрый вечер, Демпа-Тако и Самба-Фалл! Добрый вечер, великан Ньяор!» Ньяор — самый рослый и самый красивый из всех — тоже водил хоровод.
Однако Жан торопился выбраться из кольца танцоров в белом, которые то сходились, то расходились вокруг него… Может, виной тому темнота, но только и танец, и казавшаяся потусторонней музыка поразили воображение спаги…
Повторяя непрестанно: «Тжан, иди к нам в круг!», участники хоровода, словно привидения, забавы ради окружали спаги, нарочно растягивая крутящуюся цепочку, чтобы не дать ему вырваться на волю…
Добравшись до своей палатки, спаги наконец лег, в голове его роились новые планы. Сначала он, конечно, поедет повидать стариков-родителей; это непременно. Но потом обязательно надо вернуться в Африку: ведь теперь у него есть сын… Он чувствовал, что уже всем сердцем полюбил мальчика и не бросит его на произвол судьбы…
Снаружи в лагере бамбара через определенные промежутки времени раздавались голоса гриотов — по установленному обычаю звучал боевой клич, состоявший из трех скорбных нот. Эта совиная песнь, взмывая над уснувшими палатками, убаюкивала черных воинов, вселяла в них надежду и призывала не скупиться на пули, когда придет день битвы… А день этот, судя по всему, приближался: Бубакар-Сегу бродил где-то неподалеку.
В мыслях Жан возвращался к одному и тому же: что он будет делать в Сен-Луи, когда вернется к сыну после отпуска?.. Снова поступит на военную службу? А может, заняться торговлей? Нет и нет, спаги питал неодолимую неприязнь к любому другому делу, кроме ратного.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
