— Нет, — ответил он.
Она долго и внимательно рассматривала его профиль.
— Думаешь о Раните?
— Я думаю обо всем. — Нараян Бахадур вышел на балкон, посмотрел на небо, на бесчисленные звезды, на черные контуры гор и вздохнул. — Мне очень не хватает этого, — негромко сказал он. — Я теперь так редко выбираюсь сюда. А раньше мы с братом часто приезжали сюда. Мы любили такие ночи. Часто разводили костры и сидели до рассвета у огня, рассуждая о будущем. А теперь он уехал. А вот я никогда не смог бы назвать домом другое место.
— Тебе и не надо. Это твоя страна. Ты родился здесь, вырос…
Они помолчали.
— Чего ты хочешь в жизни? — спросил он. — Больше всего?
Гвендолин поколебалась.
— Я хочу самого лучшего для моей семьи.
Нараян Бахадур дотронулся до ее щеки.
— А не для себя?
Она задрожала от его прикосновения.
— Мне надо очень немногое.
Он продолжал гладить ее лицо одним пальцем, вслушиваясь не в слова, а в интонации.
— Тебя может ждать большой сюрприз, — многозначительно произнес Нараян Бахадур, и ее щеки вспыхнули.
Она внезапно почувствовала себя обнаженной. Ей хотелось, чтобы он снова дотронулся до нее, хотелось, чтобы он нашел губами ее губы, хотелось сдаться, уступить его силе.
Но Гвендолин прикусила губу и отвернулась. Ему нужна жена. Он полагает, что нашел свою принцессу, будущую королеву. А она… собирается покинуть его.
Нараян Бахадур взял ее за плечи и повернул к себе.
— У тебя снова печальные глаза. Прошлой ночью нас прервали, но сегодня этого не будет.
— Мне не грустно.
Но он не отпустил ее.
— Не грустно? Да у тебя почти скорбь в глазах, тоска и невыносимое одиночество.
— Я не одинока, — пробормотала Гвендолин.
Неужели он читает ее душу как открытую книгу? Временами ей казалось, что Нараян Бахадур — ее часть, вторая половина… А как иначе он может понимать, что она чувствует?
— Ты слишком долго была одна. Видно, это судьба такой благородной и такой красивой леди. Ты красивая, слишком красивая…
— Нараян…
— Жила в башне из слоновой кости…
— Нет. Нет, Нараян. Все было не так. Я не… — Гвендолин замолчала, тяжело сглотнула.
— Ты не — что?
Как, ну как сказать ему, что она не та, кем он ее считает? Что все его предположения ложны, потому что она не добродетельная Беатрис, а Гвендолин, которая творит, что вздумается, которая заняла место сестры, чтобы предотвратить задуманный им брак.
Она лишала Нараяна Бахадура всего, что было ему необходимо.
О, как она не права, как несправедлива к нему! Гвендолин схватила его руку, крепко прижала к своей щеке. Встретила его взгляд и увидела в нем такую доброту, такое сострадание, словно он знал, что она скрывает от него нечто важное, способное причинить ему боль, но заранее прощает.
Но этого не может быть.
Он не знает. Не может знать… Или может?
Нараян Бахадур отпустил ее, вернулся к огню.
— Ну, ты собираешься ответить мне?
О, как ей необходимо признаться! Ей надо столько всего рассказать ему. Но она слишком долго играла в эту игру. Гвендолин не могла придумать, как теперь выкрутиться.
— Просто скажи, и все, — предложил он.
— Давай сядем, — предложила Гвендолин, подходя ближе. У нее дрожали и подкашивались ноги.
Нараян Бахадур опустился на диван. Она бессильно плюхнулась рядом и порадовалась, что он не отодвинулся.
Он ждал.
У нее кружилась голова, сердце билось тяжело, как паровой молот.
— Я так волнуюсь о будущем, Нараян, о моем брате, моей сестре…
— И о нас. Ты волнуешься о нас.
— Да.
— Я тоже.
— Правда? — Она вскинула глаза, заметила, какое у него усталое лицо.
— Да, естественно. И я тоже беспокоюсь о будущем, — кивнул он.
Она услышала в его голосе вселенскую скорбь. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы не она была причиной его несчастья. Пожалуйста, не позволяй ей усложнять его жизнь!
— Почему?
— Потому что не верю в развод. Я не хочу жениться, чтобы потом развестись.
10
Значит, он все же сомневается в ней.
— Я не настолько современен, чтобы жениться и жить отдельно, как сейчас принято во многих королевских, и не только королевских семьях, — решительно заявил Нараян Бахадур.
— Я тоже не хочу жить отдельно, если мы поженимся.
— Если мы поженимся… — повторил он. — Значит, ты еще не решила.
Гвендолин хотелось запротестовать, но голова была легкой и пустой, без единой мысли, так что она просто смотрела на него и проклинала себя. У нее не осталось сил. И смелости тоже.
Прошло несколько минут.
— Я хочу быть с тобой, — беспомощно выговорила она.
— Только сегодня или всегда?
Если она ответит честно «только сегодня», этой ночи не будет. Если солжет и скажет «всегда», то ночь состоится, но что ждет их обоих в будущем? Проигрышная ситуация, как ни крути.
Принц протянул руку, и она судорожно ухватилась за нее.
— Я… я боюсь супружества. Оно ужасает меня.
— Из-за Освальда?
И снова возврат к игре, к маске, которую Гвендолин ненавидела всей душой.
— Я просто никогда не хотела выходить замуж. — Она не может больше быть Беатрис и собой одновременно. Пришло время говорить только за себя. — Никогда, даже маленькой, не мечтала о том, как выйду замуж, заведу детей. Это было свойственно скорее… — Гвендолин замолчала, сглотнула, попробовала продолжить: — Потом выросла и поняла, что счастливые браки бывают только в сказках. А в жизни стоит выйти замуж, и тут же потеряешь свободу.
— А какой же свободой ты так дорожишь?
Гвендолин была удивлена его спокойствием.
— Когда вступаешь в брак, сразу лишаешься свободы выбора. Ты не должен быть ни с кем, кроме своего супруга, не можешь идти никакой другой дорогой, кроме одной…
— А сколько же сейчас перед тобой разных дорог, дорогая? У меня сложилось впечатление, что у английской аристократки выбор довольно ограничен. Обязанности всегда одерживают верх над желаниями…
О да, Гвендолин выросла с сознанием того, что не может поступать только так, как ей хочется, а обязана делать то, что должна. Возможно, именно против этого она и бунтовала.
