Лишь на третий день под вечер, в горной местности далёкой, Добрались они скитальцы, до пещеры одинокой. Под горой река шумела, окружённая осокой, Подпирая свод небесный, рядом лес стоял высокий…
То, что бог ещё не создал, не видать тебе во сне, Потому что негодяю суждено гореть в огне, Перерезаны дороги, ты в сети и в западне…
Присяжный поверенный достал конфетку ландрина, положил её под язык, и задумался. Потом вынул из саквояжа книгу, полистал, убрал обратно и принялся одеваться. Перед тем, как он собрался покинуть номер, послышался нервный стук в дверь. В проёме, как в картинной раме, возник Толстяков. Он бесцеремонно прошёл в комнату и выглянул в окно.
— И что вы там увидели?
— Ну вот, я так и думал. К вам можно забраться по парапету.
— Вы правы, — спокойно проронил адвокат. — Зато к вам нельзя. За два аршина до вашего номера выступ заканчивается.
— Владыка небесный! Я каждый раз удивляюсь вашей внимательности. Как вам удаётся всё замечать, предвидеть, рассчитывать? Таким как вы надобно не в присяжных поверенных ходить, а служить начальником сыскной полиции.
— Нет уж, слуга покорный. Увольте меня от такого «счастья».
Вдруг взгляд Толстякова упал на стол, и он чуть слышно проронил:
— Опять он?
— Как видите. Только что коридорный принёс. Да вы прочтите, не стесняйтесь. Письмо-то вам адресовано.
Подергивая от волнения правый ус, Сергей Николаевич спросил:
— Полагаю опять из «Витязя в тигровой шкуре»?
— Да, и вновь добавил отсебятины во второй части. Машинка та же.
— Он что, таскает её с собой?
— Вряд ли. Скорее всего, все тексты заготовлены ещё в Сочи. Но хватит о нём. Пора ужинать.
— А мне что-то уже и расхотелось.
— Нет-нет, отказываться от здешней кухни решительно нельзя. Пойдёмте, друг мой, поблаженствуем. Ведь вы же истинный гастроном. К тому же, я уверен, это последнее послание. Написать новое мы ему просто не позволим.
— Даст Бог, даст Бог, — пробормотал газетчик и вслед за Ардашевым поплёлся в ресторан.
Меню заведения впечатляло. Оно представляло собой толстенный альбом в кожаном переплёте с цветными, раскрашенными фотографиями.
— Я не против рыбных блюд, а вы?
— Решайте сами, дружище, — безразлично ответил Толстяков и тяжело вздохнул.
— Что ж, прекрасно.
Выбор Клима Пантелеевича был целиком отдан грузинской кухне: усач с гранатным и ореховым фаршем, базартма из лососины, баранье сердце и печень с гранатом, говяжий язык с острым гарниром, спаржа с орехами, грибы, печённые в кеци, лобио, мальва, джонджоли и бутылка «Цинандали». На десерт неизменный кофе по-турецки и гозинаки.
Когда с основными кушаньями было покончено, Толстяков закурил папиросу с вишнёвым ароматом и, выпустив кольцо дыма, спросил:
— И что же вы собираетесь делать дальше?
— Полагаю, то же, что и вы, — ждать телефонного звонка Фогеля. Мне кажется, он позвонит с минуту на минуту.
— Отчего вы так считаете? А что, если это случится завтра?
— Нет, этого не может быть, потому что именно завтра, как вы упоминали, должен состояться аукцион, и, возможно, вы станете счастливым обладателем «Тифлисской уники».
— Откровенно говоря, я уже перестал на что-либо надеяться. Этот злокозненный Бес отправил на тот свет столько людей!.. Он пристал ко мне, точно клещ, и пьёт мою кровь капля за каплей…
Не успел спутник адвоката договорить фразу, как перед столом возник портье.
— Прошу прощения, но господина Толстякова просят к телефону.
— А вы провидец, — вставая, выговорил Сергей Николаевич.
Газетчик вернулся через минуту. Садясь на стул, сказал:
— Фогель хочет, чтобы ещё до аукциона я приехал к нему в Коджоры. Говорит, что это очень важно. Он будет ждать меня на почте в восемь утра.
— В такую рань? — удивился Ардашев. — Интересно, зачем вы ему понадобились?
— Не знаю. Мне тоже это показалось странным. Однако он говорил быстро, будто чего-то опасался.
— Послушайте, а вы знакомы с Чарльзом Блэкстоуном?
— Нет, я никогда не встречался с ним лично, только слыхал про него. А почему вы спрашиваете?
— Обратите внимание на седовласого господина за столиком у колонны. Я слышал, как он говорил на чистейшем лондонском диалекте. Официант, обслуживающий его, ничего не смог понять и прислали другого, который весьма сносно владеет английским. Он сделал заказ и теперь ждёт, когда принесут блюда. Полагаю, вам стоит переговорить с ним. Если это он, то возможно, удастся убедить его, что «Тифлисская уника» должна остаться в России.
— Но ведь я не знаю английского?
— Не беда. Я буду вашим толмачём.
— Британский нувориш потратил столько денег, чтобы обладать редким филателистическим экземпляром и, думаете, он согласится?
— Но почему бы не попытаться?
— Ладно, убедили. Давайте попробуем.
Присяжный поверенный оказался прав. Солидный иностранец с пышными рыжими усами и заметным брюшком был тот самый Чарльз Блэкстоун. На удивление, он оказался весьма общительным человеком и внимательно выслушал доводы русского коллекционера о судьбе «Тифлисской уники». Толстяков не стал скрывать недавний разговор с Фогелем и честно признался, что начальник почты будет ждать его завтра в восемь часов утра. Эта откровенность понравилась британцу. Пригубив бокал вина, он заметил:
— It all depends on Mr. Fogel's desire to leave this unique stamp in Russia or not. Do you agree?[19]
— Yes, of course,[20] — повторил ответ Толстякова присяжный поверенный.
