(Только не подумайте, что Краб в дальнейшем теряет интерес к появившимся на свет детишкам. Он часто будет приходить, чтобы посмотреть, как они играют в скверах; подросших, он с бьющимся сердцем караулит по окончании школы — но, очутившись снаружи, они тут же рассеиваются, по одиночке или крохотными группами, некоторые забираются в машины, другие садятся на велосипеды, никто не обращает на Краба внимания, вот и имейте после этого детей!)
* * *
— Сударь, сударыня, пропустите! Вы мешаете! Загромождаете своей любовью город! Освободите тротуар! У четвероногих две передние ноги, две задние и всего один зад, их можно обогнуть и обогнать! Вы же все перегородили! Ваши куцые шажки тормозят всех вокруг! Быстрее! Мы на тротуаре, а не на панели! Или прекратите свой эгоистический хоровод!
Кончается все тем, что захваченные вместе мужчина и женщина отстраняются друг от друга, уступая ему дорогу; за субботний вечер Краб способен разбить подобным образом пятьдесят, а то и шестьдесят казавшихся доселе столь сплоченными пар — ему мало дела, если они вновь сойдутся у него за спиной: долго подобное примирение не продлится. Она вскоре соберет свои чемоданы, или он, не сказав ни слова, ее покинет.
* * *
Поначалу девичество жены обрадовало Краба: итак, она его дожидалась. В самом деле очень трогательно. Чудесный подарок. В ответ, потеряв от признательности голову, он был мягок, чтобы ее приободрить, нежно с нею разговаривал, вел себя без нажима, лишил ее невинности, избегая резкости. Теперь же девственность жены его скорее раздражает: по-прежнему сталкиваться с нею спустя три года после их знакомства, каждый вечер разрывать плеву, которая на следующий день восстановится, — неужели он занимает так мало места в ее воспоминаниях? Краба подчас посещает пренеприятнейшее чувство, будто ангелоподобная и такая терпеливая жена все еще его ждет.
Скакала бы от радости при его приближении. В самом деле, подпрыгивала. Смотрела бы на него с любовью, с сочувствием и благодарностью во взоре. Выполняла бы все поручения. Душу бы отдала, лишь бы прогуляться с ним за город. Рискуя жизнью, защищала бы от врагов. Облизывала бы, не спрашивая на то согласия. Подставляла бы его ласкам живот. Повсюду за ним следовала бы. Не смогла бы его пережить. Можно ли при этом не быть сукой?
Итак, имеет место заговор. Теперь это очевидно. Они хотели проверить эффективность своей стратегии на случайно выбранном человеке, обособленном с самой колыбели и впоследствии изо дня в день подвергавшемся подобному жестокому обращению. Вопреки себе, о том не ведая, Краб послужил подопытным кроликом. Перед лицом непредвиденного успеха операции (моральное разрушение, психическая гибель индивидуума, физический упадок) женщины скорее всего не замедлят распространить свое безразличие и на всех остальных мужчин.
________________
Краб отвергает свои будущие сочинения. Нет, не сегодня писать подобное. Даже не приходит в голову написать подобное сегодня. Ничего общего, сегодня он пишет совсем другое, совсем по-иному настоятельное и необходимое, а отнюдь не неудачные или трогательные наброски тех книг, которые напишет позже и которые все скопом отвергает. На данном этапе повествования было не обойтись без этого уточнения. Чтобы никто не вздумал после этого судить его по предстоящим произведениям: поскольку он сам публично от них отрекся, без колебаний вычеркнул из полного списка своих произведений, было бы по меньшей мере несправедливо критиковать их и подчеркивать присущие им слабости.
Но Краб вдобавок упрекает себя за свое будущее поведение. И вовсе даже за него не горд. Сегодня он бы наверняка себя так не вел. Достаточно ли его искренних сожалений, чтобы добиться нашего снисхождения? Краб не хочет иметь ничего общего с тем человеком, которым станет. Он не принимает на себя ни его произведений, ни его преступлений. Он отказывается платить за него.
С одной стороны — Краб, его простое и достойное существование, его многочисленные письменные труды; с другой — человек, которым он станет, — как минимум, непредсказуемый: не спутайте их.
Рукописи Краба замараны зубной пастой, кофе, жиром, землей и мазутом, слезами, соусом, кровью, спермой, между пятнами которых бегут эти строки, несущие с собой совершенно новое видение мира, подкрепленное освобожденным от всех условностей, от всякого автоматизма стилем, каковой лишний раз подчеркивает оригинальность произведения и исключительность автора.
* * *
Прохожие схлестываются слюною, сами далее не смешиваясь, съежившись вокруг своей обезумевшей, как посаженная в пакет алая золотая рыбка, крови, — начало неплохое, и тем не менее Краб вдруг останавливается, возникает проблема: метафора, которая выражает или напоминает здесь нераздельное одиночество всякого создания, заточенного в собственной крови, метафора кроваво-красной золотой рыбки уже приходила ему в голову за письмом, не далее как вчера или позавчера, когда он, как и каждый день, упражнялся в описании, их не называя, разложенных перед собою на столе предметов, на сей раз — фруктов. Тут-то Краба и посетило ощущение точного попадания, когда он подменил гранат этой самой плавающей по кругу в тесном пакете кровавой рыбкой, что некоторым образом отражало и форму плода, и его цвет, и глубины, упругую, но и сочную, почти жидкую плоть, ну а рыбьи кости без натяжки можно приравнять к перегородкам и косточкам плода, поскольку для зубов они принадлежат к одному и тому же кругу реальности — твердого посреди мягкого, того, что становится неприятной неожиданностью, того, что выплевываешь.
Итак, со многих точек зрения метафора плавающей по кругу в тесном пакете золотой рыбки подходит скорее к фанату. И все же невозможно отрицать, что присущая человеку способность оставаться одиноким посреди толпы тоже взывает к этой метафоре, поскольку все его рефлексы уклонов и боязливых отступлений совершенно оправданы, если действительно поместить алую золотую рыбку в тесный пакет. И его обезумевшая кровь кружит, кружит, как эта самая рыбка в тесном пакете, ищет выход, которого нет.
Крабу придется выбирать. И в самом деле, невозможно же дважды воспользоваться одной и той же метафорой, чтобы, вдобавок ко всему прочему, препроводить к двум столь разным реалиям. Он все еще колеблется. Ему не хочется отказываться ни от того, ни от другого. Впрочем, ничего удивительного в таких глубоких сомнениях для него нет. Более того, именно с проблемами подобного рода он беспрестанно и сталкивается, по несколько раз на день на протяжении многих лет. Повседневные заботы Краба отнюдь не так просты, как могло бы показаться.
(Краб читает в парке, вот еще один забавный эпизод, и, подняв голову, с улыбкой оглядывает окружающих, чтобы обрести в них свидетелей уморительности описанной сцены. Ан нет, что за глупость, надо же было так расположиться, что им ничего не видно.)
* * *
Упростить. Упростить. Сложность свидетельствует о замешательстве, или ошибке, или лжи. Ходы и выходы сложности, полет птицы в клетке, бесполезная сложность. Сложность оставляет от мыла лишь урок спуска на санях с завершающим его падением. Порочная сложность, которая играет с нитью, которая не хочет ничего знать, — она и в начале, и в конце. Скорее уж упростить. Упростить как сбросить оболочку, от себя отказаться — самое щедрое проявление любви. Упростить до предела. Упростить, чтобы тебя поняли. Упростить, чтобы тебе поверили. Упростить, чтобы тебя одобрили. Упростить, чтобы тебя чествовали. Упростить, чтобы тебя обожали. Пришлось взывать к лучшему в нем, но, в конце концов переубежденный, Краб кается и клянется: отныне он будет жонглировать только одним шариком. Его уже лучше понимают. Ему начинают верить и даже одобряют. Вскоре начнут чествовать. Будут и обожать.
